Шутка

Предложение явно относилось к словаку куда больше, чем ко мне.

Он приоткрыл один глаз.

ОН: Очень по-испански, пюре из желтка и рыбы. Благодарю, но я завтракал.

ОНА: Возьмите.

ОН: Правда, спасибо.

Современный Берлин требовал совершенства.

Это и возмущало.

Он не позволял вам быть расхлябанным, нищим, незанятым, тугодумным, несобранным, не образцовым.

Он не прощал ошибок.

Не выносил свободы.

Молодой человек заинтриговал. Ему подобные животно хватаются за подачки. Ни разу не видел я выходца из Восточной Европы могущего столь изящно отказываться от еды. Бывает, конечно, отказываются от денег и бутербродов, от работы, но оскорбленно. Обижено. Словно вашей помощью вы специально хотите подчеркнуть нищету, низость, недосуществование их стран с нелепыми, некрасивыми именами и лакунами в истории.

Не надо путать меня с нацистами, но любой мало-мальски уважающий себя англичанин скажет вам: лучше встретиться с последним моряком из Глазго, чем с выходцем из Восточной Европы все еще верящим, что чеснок отгоняет вампиров.

ОН: Из какой части Испании вы?

ОНА: Из Мадрида.

ОН: В Париже нынче вся богема – одни испанцы.

Какие сложные слова он использует для словака.

Женщина промолчала.

ОН: А вы, наверное, писатель? Или журналист?

Я: Учитель английского.

ОН: С писательской склонностью?

Я: С чего вы решили?

ОН: Не знаю. Все англичане, которых встречал, либо журналисты, либо…

Я: Писаки?

ОН: С писательской склонностью.

Я: У вас тоже не лексикон грузчика.

ОН: А я поэт.

Хм.

Я: Вы где-то публиковались?

ОН: Нет. А по-вашему необходимо публиковаться, чтоб быть поэтом?

Что-то в нем раздражало – то ли эта привычка говорить, не открывая глаз, то ли какая-то излишняя ироничность в тоне, но было в нем всё от пренебрегающего вами Берлина. В подранном пальто со слишком длинными рукавами, закрыв глаза, забившись в угол, он все равно говорил с вами свысока. Бросал слова, как подачку.

Скорей всего объяснялось это «поэтом».

Мне подумалось о Рембо, семнадцатилетний Рембо, наверняка, вел себя с той же покалывающейся наглостью во всем несогласных с системой.

Испанка дожевала свой бутерброд, уложила термос, молчание повисло до следующей станции.

Когда поезд тронулся, в купе зашла француженка.

Женщина лет сорока, тоже худа, плохо причесана, без шляпки, в красной юбке, коричневом жакете, некрасива, нижняя челюсть выдается вперед, глаза маленькие, волосы мышиного цвета.

Женщина поздоровалась, осторожно села к испанке на банкетку, поставила на пол потертый твидовый саквояж.

Вскоре пришли с проверкой документов.

Проводник был красен и явно задыхался в слишком узком воротничке.

Словак долго искал бумажки. Сунул их помятой кипой.

Немец нахмурился.

ОН: Ну, вы же видите, что все нормально!

К раздраженному восклицанию не хватало только требовательного «вон!». Но немцы нынче не люди – механизмы, проводник молча отдал документы и вышел.

Он опять нервно стучал пяткой о грузовой отсек под банкеткой.

Разглядывал француженку.

Француженка была сама серость Парижа – мышиная, бесцветная, беззвучная – моросящий целый день дождь. Даже красная юбка на ней казалась серой. Она не отрываясь смотрела в окно.

Воздух отчего-то сгустился.

Я старался читать, но Александрплатц упорно мне не давался, невероятно занудная книга.

Если он не перестанет дергаться, придется его попросить.

Он не переставал.

Я поднял глаза и столкнулся с его взглядом. Он расстреливал меня в упор.

Я: Извините?

ОН: Ой, я не могу, вы так мне отвратительны. Черт! Последний шот кофеина был лишним.

Я: Как, извините?

ОН: Как отвратительны? До пупырышек! Вот даже то, как вы страницы перелистываете, меня злит.

Такие, как вы, приходили на этот самый Александрплатц, снимали там жиголо, платили им какие-нибудь три блядские марки, а потом трахали не кишечник, а мозг – почему ты не любишь меня, как ты можешь мне изменять, а потом еще торговались, чтоб было не три марки, а две марки и двадцать семь пфеннигов.

Я: Ваши личные обиды, молодой человек…

ОН: Тварь, с чего ты взял? Имя Зденек? Если словак, значит, всё – сразу шлюха? И потом вы, похотливые человечки, еще что-то пишете о Рейхе? О том, как нацисты – нацисты? Но вы не похождениями и не жадностью мне отвратительны, всей узколобостью вашей. Трусливостью. Вы бы и рады вести себя, как СС – яиц нет. Они у вас хуже, чем эта пюрешка перемолоты, я прошу прощения… Мерседес? Марибель. Но вам подошло бы Мерседес.

Вообще, да. Психика у славян нестабильна. Зачем зря переводить нервы, ругаясь с психически неуравновешенным существом?

ОН: Так, место! Без моего позволения не встают, Джонни.

Я начинал злиться.

Я: Знаете…

ОН: Не знаю. Сел и заткнулся. Дернешься, выпотрошу. Дамы, не переживаем. Руки подняли, за верхнюю полку зацепили, обе. Прекрасная Марибель, я не постесняюсь.