Шутка

Да, дедуля, столетия назад было куда лучше. Никому не приходилось отыскивать с таким трудом юношей, что любезно согласились бы принять участие в "Коннице". Никто заранее не просиживал на собраниях много дней кряду и не спорил, кому организовывать "Конницу" и кому достанется выручка от нее. "Конница королей" била изнутри деревенской жизни, как родник. И неслась по округе из одной деревни к другой, чтобы выбрать своего замаскированного короля. Где-то в чужой деревне она встречалась с другой "Конницей королей", и вспыхивала драка. Обе стороны яростно защищали своего короля. Нередко блестели ножи и шпаги, и лилась кровь. Ежели "Конница" захватывала в плен чужого короля, то потом до потери сознания пила в трактире за счет его отца.

Ваша правда, дедуля. Все было по-другому, еще в те поры, когда "Конницей королей" любовался французский скульптор. Звали его Роден, да-да. Даже во времена оккупации - я тогда сам был королем - выглядело все иначе, чем сейчас. Еще и после войны это зрелище дорогого стоило. Мы надеялись, что создадим совершенно новый мир. И что люди опять начнут, как и прежде, жить по своим народным традициям. Что и "Конница королей" снова будет бить фонтаном из глубины их жизни. Мы хотели помочь этому биению и азартно организовывали народные праздники. Но родник нельзя организовать. Родник либо бьет, либо нет. Вы же видите, дедуля, как мы усердствуем, выжимая из себя все эти наши песни и обряды. Но это всего лишь последние капли, последние капельки.

Что ж, так оно и есть. "Конницы королей" уже не было видно. Завернула, наверное, в одну из боковых улиц. Но слышались ее выкрики. Эти выкрики зачаровывали меня. Я закрыл глаза и на минуту представил себе, что живу в иное время. В ином столетии. Давно. А потом открыл глаза и подумал: а ведь как хорошо, что Владимир выбран королем. Королем почти мертвого королевства, однако прекраснейшего из прекрасных. Королевства, которому буду верен до последнего вздоха.

Я встал со скамейки. Кто-то поздоровался со мной. Это был старик Коутецкий. Долгонько я не видел его. Двигался он с трудом, опираясь на палку. Я никогда не любил его, но вдруг пожалел его старость. "Куда это вы?" спросил я его. Он сказал, что каждое воскресенье совершает моцион. "Как вам понравилась "Конница"?" - спросил я. Он махнул рукой: "Да я и не глядел на нее". "Что же вы так?" - спросил я. Он снова сердито махнул рукой, и тут меня осенило, почему он не смотрел на нее. Среди зрителей был Людвик. Коутецкому, так же, как и мне, не хотелось встречаться с ним. "Впрочем, я и не удивляюсь вам, - сказал я. - У меня в "Коннице" сын, а мне что-то не очень хочется за ней тащиться". "У вас там сын? Владя?" - "Да, - сказал я, - королем едет". Коутецкий заметил: "Это любопытно". - "А что в этом особенного?" - спросил я. "Это весьма любопытно", - повторил Коутецкий и блеснул глазками. "Почему?" спросил я его снова. "Да Владя же вместе с нашим Милошем", - сказал Коутецкий. Кто такой Милош - я не знал. Старик объяснил мне, что это его внук, сын дочери. "Но это же невозможно, - сказал я, - я ведь видел его еще минуту назад, видел, как он выезжал от нас на лошади!" - "Я его тоже видел. Милош увозил его от вас на мотоцикле", - сказал Коутецкий. "Несусветная чушь сказал я, но все-таки следом спросил: - А куда они ехали?" - "Э-э, раз вы об этом ничего не знаете, так и я не стану вам говорить", - сказал Коутецкий и тут же распрощался со мной.

7

Я вовсе не рассчитывал на то, что могу встретиться с Земанеком (Гелена уверяла меня, что он приедет за ней только после обеда), и мне было, разумеется, крайне неприятно видеть его здесь. Но куда денешься: он стоял сейчас передо мной и был совершенно таким же, как и прежде: его желтые волосы были такими же желтыми, хотя уже и не спадали назад длинными кудрями, а были коротко подстрижены и модно начесаны на лоб, держался он по-прежнему прямо, все так же судорожно отводя назад шею, на которой сидела слегка запрокинутая голова; он был все такой же жизнерадостный, довольный, неуязвимый, одаренный благорасположением ангелов и молодой девушки, чья красота мгновенно всколыхнула во мне воспоминание о досадном несовершенстве тела, близ которого я провел вчерашний день.