Шутка мертвого капитана

Девушка, плюхнув тяжелые кружки на доски, рассмеялась и поправила корсаж, который и без того мало что скрывал.

— Отвяжись, дурак, — сказала она и шаловливо хлопнула драматурга по щеке. Тот попытался ущипнуть ее за грудь, но девица ловко вывернулась и еще пуще развеселилась.

— Нет, Вилли, она ведьма. Вспомни, что у ее матери было по шести пальцев на руках, а сама наша Цинтия пуще всего на свете боится потерять девственность! Это я тебе говорю, я, который мог сто раз трахнуть Ее Величество, но отчего-то до сих пор этого не сделал. А ее чертовы танцы? Если бы ты видел, старина, как она порхает по залу, когда заманивает меня к себе в спальню…

— Ты пьян, Уолтер. Может быть, тебе стоит заткнуться?

— Что, Вилли, боишься Мавра? Не списал ли ты своего Отелло с натуры?

— Уолсингем и его шпионы здесь ни при чем, Рэли. Просто ты зол на то, что…

— Старина, я зол на то, что с тех пор, как я подстелил под ноги этой венценосной шлюхе свой плащ, я сам превратился в подстилку. Черт возьми, приятно видеть Лондон из королевской спальни. Но неприятно осознавать, что с этого балкона спектакль жизни смотрит еще с десяток ослов.

— Так ты ревнуешь?

— Чушь и ересь! Я в бешенстве оттого, что кобыла ездит на жеребце, как хочет. Знаешь что! Давай ей отомстим. Давай сочиним какую-нибудь гадость. — Уолтер прищелкнул пальцами и небрежно смахнул со стола свои карты Таро, которые вопреки правилам были превращены в игральные. — Сочиним гадость, чтобы ей и мне было понятно, а всем остальным нет!

— Я не хочу в Тауэр, — грустно сказал Шекспир и допил свой эль.

— Сюжет прост. Однажды ночью — черт возьми, ведь я впервые увидел ее голой 15 августа, — однажды летней ночью, назло Оберону, королева эльфов Титания решила развлечься…

* * *

Однажды летней ночью королева решилась развлечься. Слишком долго эти синие глаза жадно раздевали ее на балах и приемах. Слишком долго она ждала неоспоримых доказательств его страсти. Его сонеты, его сильные руки, его взгляды, которыми он провожал ее и очередного любовника до тех дверей, куда вход ему был заказан.

И вот однажды, в ночь на Успение, она танцевала с ним в полном одиночестве, увлекая его к тем дверям. За ними была пустота. Внутренние покои были пусты — не было ни фрейлин, ни… Никого не было. Не выпуская его руки из своей, она сняла с шеи серебряную цепочку, на которой висел ключ, и вставила его в замочную скважину. Ключ повернулся, а он мягко прикрыл за собой дверь.

В королевской спальне царил зеленый полумрак. Казалось, он утонул и теперь, увлеченный морской девой, медленно опускается на дно, чтобы никогда больше не увидеть солнца, не насытить легкие свежим морским ветром. Он раздевал ее медленно, больше доверяя опыту пальцев, развязавших не один корсет и расстегнувших тысячи крючков.

Когда, повинуясь ей, он лег первым, то заметил горевшую в изголовье свечу. «Как над покойником», — подумал он, но ее маленький горячий рот уже шарил по его телу.

Она не отдалась ему ни в эту ночь, ни в последующие пятнадцать лет. Он переспал со всеми ее фрейлинами — она лишь хохотала и спрашивала, что он с ними делал и понравились ли они ему. Он ложился с ней пьяный, он крыл ее площадной бранью, он курил трубку и выпускал ей дым в лицо, он заваливался на горностаевое покрывало в грязных ботфортах, он писал ей стихи и целовал ноги — она лишь хохотала и спрашивала, что он чувствует. Спрашивала наутро — ночью говорить было запрещено.

Ее желтые глаза с кошачьими зрачками впивались ему в душу и пили, пили из нее жизнь и радость. Она пожирала его, и он сбегал от нее — в Ирландию, в Америку, в Новую Гвиану…

Она выслушивала его советы, она, задыхаясь от страсти, ласкала его безупречное тело, она любовалась синими сполохами его глаз, но она была чужая и ненавистная. Королева Мэб, эльфийская принцесса, ведьма, которая скорее бы умерла, чем позволила себе расстаться с девственностью — расстаться с властью.

Любила ли она Англию? Рэли так не думал. Наверное, Англия была для нее зеркалом — тем магическим черным хрусталем, в котором она жаждала увековечить себя, навеки отпечатать свой образ в ее истории. Она плакала по ночам, потому что боялась смерти. Она верила: если бы ее мать не вышла замуж за смертного старого короля, дочери не пришлось бы умирать. Она не имела вечной молодости и мечтала сохранить вечную власть. Он помнил, как рисовали ее портрет: Елизавета — Владычица морей. Нога в расшитой бериллами и сапфирами туфельке попирает карту мира, в глазах — тоска низвергнутого Денницы.

Вокруг нее всегда были книги. Раскрытые как попало труды Аристотеля, советы Макиавелли, оды Овидия. Не хуже ее он применял на практике все, что там написано, — вот отчего они легко понимали друг друга.

Рэли привел к ней своего друга, астролога Джона Ди, и тот, поглядев в добытый Уолтером черный кристалл, что-то нашептал ей.

Она рассмеялась и крикнула Рэли через зал:

— Жребий брошен! Жребий брошен, красавчик!..

* * *