Шутка Приапа, или Обречение смолоду

Реальная Таня Панина забрала у него почти все дефицитные сигареты, выпила массандровское вино и, не дав желаемого, уехала в Ялту. Виртуальная Таня Панина выбросилась из окна, бедная святая неопытная девочка.

Вот оно, единство и борьба противоположностей. Вот сосуществование двух форм общественного устройства: реального и вымышленного.

Реальный Евгений Витковский (ну не я же сотворил его, между прочим!) в это время составлял очередной том Киплинга и переводил почти одновременно с полутора десятков языков, поражая Гордина и его alter ego своей неиссякаемой работоспособностью и профессионализмом, чего, впрочем, было не занимать и пишущему сие. А виртуальный Евгений Витковский, действуя по канве неизвестного, скорее всего давно умершего автора, должен был и по житейской логике, и по всем законам жанра скоро понести заслуженное наказание. Он же не чеченец какой, чтобы жить несмотря ни на что в свое удовольствие, убивать и грабить, и наконец умереть в свой урочный час после нескольких паломничеств в Мекку и Медину святым человеком, образцом подражания для правоверных соплеменников.

А самый что ни на есть настоящий кузен Марианны Петровны Станислав Витковский жил-поживал в деревеньке под Чердынью, чуть ли не в остатке имения, достраивая наконец свой собственный дом, мечту всей своей жизни, то моряка атомной подлодки, то фотографа, то тренера по горнолыжному спорту; разводя сейчас пчел, как его покойный дядя, отец Марианны Петровны, и еле-еле кормясь этим малоприбыльным бизнесом, в редкое свободное время читая и перечитывая провинциальные издания Майн Рида и Ивана Ефремова, разойдясь с очередной женой по причинам, которые обнародовать мы просто не имеем морального права. Посланные злокозненной тещей Гордина ему в подарок на пятидесятилетие сто американских долларов мгновенно превратились в дым и миф, были истрачены долгой уральской зимой на отопление дома-чудища, дома-гиганта, а недостроенный дом настоятельно требовал все новых и новых денежных инъекций.

Горячо любимая единственная дочь Гордина Злата неспешно писала кандидатскую диссертацию о зарубежных и отечественных иллюстраторах дилогии Л. Кэрролла "Алиса в Стране Чудес" и "Алиса в Зазеркалье" только что отксерив первое издание "Ани в Стране Чудес" В. Сирина (Владимира Набокова). А её муж Андрей Кларенс собирался лететь с Сарфоновым в Минусинск, где, к счастью, стояла вполне плюсовая погода и можно было спокойно отснять очередную главу популярного телесериала бурного тридцатилетия "65-95".

Марианна Петровна в это время читала очередную насыщенную фактами и эмоциями лекцию по философии будущим бэби-ситер и продавцам чудо-конфет "Сникерс", а её позабыто-позаброшенный Гордин сидел тем временем в забытой Богом крысиной норе один-одинешенек и самозабвенно сражался с вызванными им же самим призраками, умножая тем самым их сущности.

12

Сколько Гордин себя помнил, он всегда от кого-нибудь зависел, то от родителей, то от учителей, то от друзей, то от уже собственной семьи (от жены и дочери), то от начальства, то от подчиненных... Он никогда не мог поступить согласно своему настроению, сообразно выпавшей минуте. Нет, он не считал, что это плохо, просто констатировал очевидный факт.

Гордин никогда не был по-настоящему свободным человеком.

И сейчас тем более он находился в чужой власти. Посаженный в камеру, очевидный козел отпущения, как он понял из допроса-беседы, ведь никто из упомянутых лиц из увиденного на столе следователя списка не был даже задержан, не говоря о предъявлении обвинения. Его просто, как лоха, брали на понт, мягко вытаскивали из него возможность ссылки на него же, по сути обязывая его выполнить ту грязную и очень даже небезопасную работу, которую они сами должны были проделать. Он им поможет, значит, а потом они же или наоборот те, кого он подставит, его же и уберут. Все правильно. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Мавр просто должен уходить. Легко.

Странно, но именно здесь, в крысиной норе Гордин впервые почувствовал себя свободным. Дальше - только смерть, то есть ничто. А там, где ничто, там не больно, не страшно. Там - истинная свобода.

Свобода - это смерть.

Пока он молчит, впрочем, он может тоже никого не бояться. У него есть любимая работа - литература, есть герои, которых он уже успел полюбить и даже сродниться с ними. Конечно, он пока не достиг той силы озарения, которая, как ему казалось, иногда мелькала в его бессмертных стихах, но общий фон его прозы, сам язык был вполне на уровне. Ничего, он ещё научится, если поживет, если будет время, если не наступит в 1999 году Страшный Суд и конец света. Конец века уже наступил.