Шутка с ядом пополам

— Да, Аня боится техники, — охотно подтвердил Панин. — Компьютера особенно. Зато Володя — наоборот.

— Ну, и как его неопубликованные труды? — осведомился Талызин. — Есть что-нибудь интересное?

— Разумеется. У него все мысли были интересные. Но пока я разобрал только малую часть. Там много совершенно необработанных отрывков.

Вдова благодарно кивнула.

— Никто, кроме Коли, не сумеет в них разобраться! Володя так высоко ценил Колины трудолюбие и методичность. Так ценил! Она хлюпнула носом и достала платочек, что заставило Николая Павловича молнией слетать на кухню за апельсиновым соком. Бывший муж налил его в кружку и протянул несчастной жертве с таким видом, что следователь понял — никакого наигрыша Панин не чувствует. Он убежден — если не дать Анне Николаевне попить, она тут же, на месте, испустит дух. «Любовь слепа и нас лишает глаз» — Шекспир вряд ли когда-нибудь устареет. Вслух Талызин произнес, разумеется, другое.

— Я рад, Николай Павлович, что недоразумения между нами разрешились. Я так вчера и понял, что дело в нервах. Так вы ответите на пору вопросов? А потом сможете вернуться к своим делам, а я побеседую с Анной Николаевной.

— Конечно, ответит, — деликатно потупилась вдова. — Вы, наверное, предпочитаете разговаривать наедине? А я пока пойду прилягу, что-то мне не по себе. Вы позовете меня, когда придет моя очередь, хорошо? А если я от горя и усталости засну, не жалейте меня, обязательно разбудите, хорошо? И она, пошатываясь от нахлынувших чувств, покинула комнату. Игорь Витальевич прикрыл дверь, понадеявшись, что стены капитальные — как-никак, дом дореволюционной постройки. Панин сидел, ссутулившись, и покорно ждал. Он совершенно преобразился. От бойкого истерика не осталось следа, возник тот покладистый неудачник, которого описывала Марина. Только данное преображение не было осознанным, как у Анны Николаевны. Возбуждение кошки, прогоняющей собаку, улеглось, и кошка стала самою собой.

— Как вы полагаете, — взял быка за рога Талызин, — смерть Бекетова — убийство или самоубийство?

Было бы наивным надеяться, что после вчерашних расспросов хоть кто-то из заинтересованных лиц не в курсе предположения об убийстве, так что темнить не имело смысла. Гораздо разумнее провести массированную атаку.

— Конечно, самоубийство. Я не понимаю, откуда вообще возникла эта дурацкая идея убийства. Вас, наверное, сбил Гуревич? Он — безответственный самоуверенный мальчишка. Его не стоит слушать.

— С этой мыслью согласна Татьяна Ивановна. Она полагает, Бекетов был слишком верующим для того, чтобы наложить на себя руки.

— Неправда! — быстро возразил Панин. — Это перед ней Володя делал вид, что верит, а на самом деле нет. Просто не хотел ее обижать, вот и все.

— Кстати, — осведомился Талызин, — ведь завтра похороны? По православному обряду, с отпеванием? Это Анна Николаевна так предложила?

— Это я предложил!

Сказал и словно сам удивился выскочившим у него словам.

— Вы? Предложили отпевать неверующего человека? Зачем?

— На всякий случай. Так сейчас принято. К тому же не хотел, чтобы Татьяна Ивановна устроила скандал. Она немного не в себе на религиозной почве.

— Понятно. Значит, Бекетов не был верующим. Вы ведь хорошо его знали? Дружили?

— Да.

— И вас не удивляет его самоубийство?

— Нет.

— А причина?

— Он же написал — нежелание деградировать, — раздраженно напомнил Панин и едко добавил: — В отличие от большинства, ему в этом смысле было, что терять.

— И он действительно деградировал?

Собеседник молчал. Талызину пришлось повторить вопрос.

— Ему виднее, — неохотно ответил, наконец, Николай Павлович.

— Но у вас же есть собственное мнение?

— А я не гений, чтобы до конца оценить уровень его интеллекта. Но не думаю, что он стал бы такими вещами шутить.

— Значит, тост на дне рождения вы приняли всерьез?

— Да.

— И не попытались отговорить Бекетова?

— Он сам был вправе решать. Нет, не пытался.

— Расскажите, пожалуйста, подробно, что произошло после этого тоста.

Панин пожал плечами.

— Все стали убеждать Володьку, что ему еще жить да жить. Или не все, но большинство — не помню. Потом праздник вернулся в нормальную колею.

— А пузырек?

— Что пузырек?

— Его кто-нибудь брал?

— Да, — вынужден был согласиться Николай Павлович, — Таня пыталась выкинуть его в окошко, да я не дал.

— Почему?

— Что почему? Почему пыталась или почему я не позволил?

— Почему не позволили?

Панин усмехнулся.

— Да потому, что я ответственный за кафедральное оборудование, и мне вовсе не улыбалось писать отчет об утрате. Вас это удивляет?

— Нет, что вы. А кроме попытки выбросить пузырек, ничего особенного не произошло?

— Не помню.

— Никто не ссорился, не скандалил?

— Я не заметил, — произнес Николай Павлович почти с вызовом.

— Нет, значит, нет. А где вы были в среду около двенадцати?

— Дома, — с непонятным удовлетворением заявил собеседник. — Один. Никто ко мне не заходил, никто мне не звонил. Я сидел и работал.

— А когда последний раз видели Бекетова?

— Во вторник. Я же сказал, в среду сидел дома и работал.