Шутник

— Мм,— он вооружился лупой и принялся изучать полотно, дюйм за дюймом. Прикрепил его к доске и рассматривал с разных позиций, расхаживая по залу.

— Да, красивая, ничего не скажешь,— он чуть улыбнулся.— Но я собираю картины уже много лет, и у меня развилось шестое чувство,— он выдержал драматическую паузу.— Сэр, картина — подделка.

Я указал на своего Гогена на стене.

— А та — подлинная? Что вам подсказывает шестое чувство?

— Разумеется. С первого взгляда видно! И эксперты со мной согласились.

— Ясно,— я взял холст и свернул его.— Пойду к другим, пусть и они выскажутся.

— Куда ж это? — Глаза его сузились.

— Да хоть, например, к лорду Додсо- ну.— Это был самый его ненавистный конкурент.— У него, конечно, тоже имеются картины Гогена.

— Ваш Додсон не отличит Ван Гога от Тициана!

— Ну и что же! — Я направился к дверям.

— Подождите,— остановил меня герцог, вся его вера в шестое чувство улетучилась.— Один шанс против ста, что я все- таки ошибаюсь. Сделаем так: оставьте картину у меня. Я приглашу экспертов — пусть взглянут.

— Пожалуйста, ваша светлость.

— Приходите завтра. В четыре.

Я ушел. Чего мне тревожиться? Если эксперты, которые установили подлинность моего предыдущего Гогена, объявят «Красного Коня» фальшивкой, продам картину в другом месте. Делов-то!

На другой день герцог принял меня в кабинете. Свернутая рулоном картина лежала на столе. Он встретил меня злорадно, мстительно усмехаясь.

— Ваше полотно исследовали эксперты. По отдельности. Они единодушны. Это подделка.

— Очень печально.

— Шестое чувство никогда меня не подводит.

— Не сомневаюсь, ваша светлость.

— Теперь, когда установлено, что картина — фальшивка, вы не станете, конечно, продавать ее кому-то еще.

— Нет, конечно.

— Хорошо. Но на всякий случай — вдруг передумаете — должен вас предупредить, что картину пересняли. Фотографии и письмо, удостоверяющее, что это — фальшивка, будет разослано торговцам картин, музеям и коллекционерам по всему миру. У нас своя система зашиты.

— Ясно.— Прахом пошли шесть недель работы в Италии. Но в конце концов можно и новую нарисовать.

— Должен также сказать, сэр,— строго взглянул на меня герцог,— шестое чувство подсказывает мне, вы и раньше знали, что полотно — фальшивка. Может, вы попытаетесь продавать и другие подделки. Поэтому в письме есть ваше подробное описание и предупреждение: остерегаться покупать у вас картины, в особенности полотна Гогена.

Самая черная минута моей жизни. Мало того, что не продать пятую подделку, теперь и подлинного Гогена не продашь! Что делать? На что жить? Тьма и безысходность.

— Ну вот и все,— герцог поднялся.

Я тоже встал. Взял картину. В этот момент дверь отворилась.

— Здравствуйте! Надеюсь, я не опоздал к чаю?

— Входите, Уилли, входите!

Я повернулся — это был Моэм. Он побледнел.

— Господи! Нет! Опять вы! Не надо!

— Вы знаете этого человека, Уилли?

— Да! Мы встречались с ним на Таити.

— Как поживаете, мистер Моэм? Давненько не видались.

— Мошенник пытался всучить мне фальшивого Гогена! — выкрикнул герцог.

— А? Можно взглянуть? — Герцог развернул перед ним картину.— Он вам случайно не говорил, что нашел картину в бойлерной на Таити?

— Что-то такое плел.

— Так, значит,— повернулся ко мне Моэм,— их было шесть?

— Да, сэр. Шесть.

— О чем вы? — спросил герцог.

— Сами написали? Да? — вкрадчиво осведомился Моэм.

Не надо, сэр! Нет! Пожалуйста! Меня ж в тюрьму упрячут!

— У нее есть свои достоинства,— продолжал Моэм.— Виден редкостный талант.

Я осклабился и слегка закатил глаза.

— Всерьез так считаете, сэр?

— Не сомневаюсь, что ее написали вы! Творение гения!

— Верно, сэр. Я и написал. Только я! Великий художник!

— Ах вот как! — закричал герцог.— Да вас в тюрьму засадят! Ты, Уилли, слышал! Ты — свидетель!

— Пожалуйста, ваша светлость! Пожалейте! Понимаете, хоть я и гений, мои картины покупать не желают! Вот и приходится притворяться, будто это картины — Гогена. Это преступление, я знаю. Неправильно так делать. Нехорошо. Я тут же ее уничтожу,— я потянулся за картиной, но Моэм опередил меня и спрятал ее за спину.

— Нет! Картина слишком прекрасна, ее нельзя уничтожать,— он повернулся к герцогу.— Берти, мне надо переговорить с тобой.

— А? Конечно. А вы — подождите в зале! — я вышел.— Черт побери! — гаркнул герцог, когда я закрывал дверь.— Уж я засажу молодчика в тюрьму!

Я спустился в зал и расположился в кресле. Слышно было, как кричал и стучал кулаком герцог. Но постепенно голос его стихал, и выкрики стали раздаваться реже.

Скоро дверь кабинета открылась, торжественно вышел герцог. Я поднялся. Лицо у него горело, он супился.

— Берите и уходите,— он протянул мне листок бумаги и, повернувшись, скрылся.

Это оказался, как я и думал, чек на 25 тысяч фунтов. Я уже давно понял, что нет ничего выгоднее правды.

Эти строки я пишу на Виргинских островах. Сегодня 17 декабря 1965 года. Я только что узнал, что умер Сомерсет Моэм. Ему был 91 год.

Припоминая все, я понимаю, как многим обязан Сомерсету. Он первый вдохновил меня на артистические старания, что обеспечило мне жизнь беззаботную и привольную.