Шутник

— Мне, сэр,— я рассказал ему о десяти картинах, которые восемь лет назад нашел в бойлерной.

— Так их десять? — У Хэкстона раскрылись глаза.

— Сейчас уже только пять. Остальные я кинул в топку — не тянула.

— Что?! — пальцы у Моэма совсем побелели.— О, господи!

— А эти пять,— вступил Хэкстон,— продать не хотите?

— Отчего же. Как я понимаю, они стоят немало.

— Да нет! — пылко возразил Хэкстон.— Что вы! Может, вообще подделка.

Да, вот уж умник так умник. Если картины ничего не стоят, кому ж это надо — подделывать их? Но я подыграл молодцу.

— Очень даже может быть, сэр. И мне такое приходило в голову. Картины подделывают ребята ушлые. Может, мастак какой по фальшивкам прикатил на Таити лет с десяток назад — подделывать гогеновские картины. Тогда, правда, Гоген ничего не стоил, но у мошенника был дар предвидения, он предугадал, что со временем Гоген будет в цене, взял да и подделал десяток картин. Ему захотелось прокатиться на соседние острова, но таскать картинки за собой обременительно, он и припрятал их в сухое местечко. Собирался, видать, вернуться и «открыть». Но надо же! Шхуна попала в ураган. Утонула, и все погибли. А фальшивки остались валяться в пыли. Пока я на них не наткнулся.— Сохранять серьезное лицо мне было очень трудно — еще бы, плести такие небылицы! — Пожалуй, кто-нибудь скажет,— продолжал я,— что обстоятельства сошлись чересчур уж хитро, но как же тогда иначе подделки попали в бойлерную? Уж не знаю что и придумать.

— А мне объяснение кажется вполне вероятным,— заметил Хэкстон.

Случается и почуднее,— поддакнул Моэм. Я едва ли не слышал, как скрипят от натуги его хитроумные мозги.— А в общем, хотелось бы взглянуть и на остальные картины. Пусть даже и подделки, но они могут представлять ценность... как диковинка.

— Так пойдемте, джентльмены,— я поднялся и двинулся к бойлерной, они — следом, не чуя даже, что за сюрпризец я для них припас! Стервятники.

По узким ступенькам мы спустились в бойлерную. Там было сумрачно, свет проникал лишь через окошко под потолком! В центре — печь, топящаяся углем. Везде валяются ящики с пустыми пивными бутылками. Я пригласил их присесть на скамейку под окном.

Бутылку бренди я припас заранее. В ней была вода, но бутылка была коричневая.

— Постойте-ка,— бормотал я, тычась в полумраке,— где же картинки-то? — и нашарил бутылку.— Извините, требуется освежиться.— Я приложился к горлышку и хорошо отхлебнул.— И куда ж это они запропастились? — Я опять потыкался по углам.— Боже! Уж не спалил их их туземец? Жалко-то,— и услышал, как джентльмены на скамейке охнули.— Хотя, если это подделка, как вы говорите,— невелика потеря.— Я опять отхлебнул.— Нет, погодите. Может, там.— Я извлек картины из темного угла.— О! Так и есть! Вот они! — и швырнул полотна на пол.— Ох, а пылищи-то! — Я схватил щетку и стал ожесточенно тереть одну.

— Не надо! — взмолился Моэм.

Я остановился и, сметя пыль тряпкой, показал им картины.

— Вот, джентльмены. Посмотрите не спеша.— Я повернулся и громко хлебнул «бренди», наблюдая за ними уголком глаза: они рассматривали одну картину за другой.

Пора. Уже должен был сказаться эффект от «бренди». Я нетвердо подошел к ним.

— Ну как, джентльмены? Подделка? Или нет?

Моэм с Хэкстоном переглянулись.

— Боюсь, дружище, все-таки подделка,— высказался Хэкстон.

— А ваше мнение, мистер Моэм?

— Так вот сразу не определишь,— замялся Моэм. Надо отдать ему справедливость, он, похоже, не такой наглый лжец, как Хэкстон.— Но я рискну, куплю их.— Нет, и он лжец.

В Папеэте был сумасшедший, совершенно "безвредный, его свободно пускали болтаться по улицам, но глаза он закатывал по-дикому. Я, пошатываясь, дико закатил глаза.

— Нет, сэр. Не продам.

— Почему же? — рванулся Хэкстон.

— Потому, джентльмены, что это — подделка. Сами же говорите! — Осушив бутылку, я жахнул ее оземь.

— Опять нализался! — прошептал Моэм.

— Почему вы так уверены? — спросил у меня Хэкстон.

— Я их сам писал! Вот почему!

— Совсем спятил! — пробормотал Моэм.

Пошатываясь и спотыкаясь, я подошел к ним.

— Да! Их написал я! Я — великий художник!

— Пусть даже так,— подольстился к сумасшедшему Моэм.— Но у них есть и свои достоинства, и я все равно готов купить их.

— У них есть свои достоинства! — радостно закричал я.— Ох, благодарю вас, сэр. Спасибо! Вы первый, кто оценил мои работы!

— Даю пятьдесят фунтов. За все.

— Целых пятьдесят? Искушаете меня, сэр. Вы искушаете меня. Нет.— С мрачной решимостью я взглянул на них.— Нет. Ни за что! Я хотел узнать — вы ведь разбираетесь в искусстве,— стоят ли чего мои творения?

— Стоят, стоят! — заорал Хэкстон.

— Нет, джентльмены, нет. Мои картины не на продажу. А ну как они попадут в руки бессовестных ловкачей, а те возьмут да и продадут их за подлинные! Гогеновские! Такого нельзя допустить! — Я собрал картины, одну выхватил из рук Хэкстона.— Их надо уничтожить! — и понес холсты к печи.

Нет! Остановитесь! — вскрикнул Моэм.

— Нет, только уничтожить! — я швырнул в топку две, они тут же вспыхнули.

— Вы соображаете, что творите?! — взвизгнул Хэкстон.

Я швырнул третью.