Шутовской хоровод

Липиат откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Лицо у него было белое как бумага. Он тяжело дышал, на висках у него выступил пот, как будто он только что бежал.

— Я нашел нижнюю дверь открытой, поэтому я поднялся прямо сюда. Надеюсь, вы простите... — Незнакомец виновато улыбнулся.

— Кто вы? — спросил Липиат, снова открывая глаза. Сердце у него по-прежнему колотилось; после бури оно успокаивалось не сразу. Он отпрянул от края страшного колодца; время бросаться туда еще не настало.

— Меня зовут, — сказал незнакомец, — Болдеро, Герберт Болдеро. Наш общий друг мистер Гамбрил, мистер Теодор Гам-брил Младший, — уточнил он, — надоумил меня обратиться к вам по одному вопросу, в котором мы оба заинтересованы и который, может быть, заинтересует и вас.

Липиат кивнул, не говоря ни слова.

Мистер Болдеро тем временем осматривал мастерскую своими блестящими птичьими глазками. На мольберте стоял почти законченный портрет миссис Вивиш. Он с видом знатока приблизился к нему.

— Это напоминает мне, — сказал он, — Бакоссо. Можно сказать, очень напоминает. А также немного... — Он запнулся, пытаясь восстановить в памяти имя другого субъекта, о котором говорил Гамбрил. Но, не сумев припомнить маловыразительные слоги имени Дерэна, он решил действовать наудачу и сказал: — Орпена. — Мистер Болдеро вопросительно взглянул на Липиа-та, желая убедиться, не ошибся ли он.

Липиат продолжал молчать; казалось, он не слышал того, что было сказано.

Мистер Болдеро понял, что говорить о современном искусстве не имеет смысла. «У этого типа такой вид, — подумал он, — точно с ним что-то неладное. Надо надеяться, не грипп. Эта болезнь так и ходит по городу».

— Этот вопрос, о котором я говорил, — продолжал он другим тоном, — заключается в одном деле, которое мы с мистером Гамбрилом совместно организуем. Речь идет о Пневматических Брюках. — И он беззаботно помахал рукой.

Липиат внезапно разразился хохотом — преисполненный горечи Титан. Куда деваются мухи? Куда деваются души? Сперва шарманка, а теперь Пневматические Брюки. Потом, так же внезапно, он смолк. Опять литературщина? Снова актерство?

— Продолжайте, — сказал он, — прошу прощения.

— Ничего, ничего, — снисходительно сказал мистер Болдеро. — Я знаю, эта мысль кажется на первый взгляд несколько юмористической, можно сказать. Но уверяю вас, мистер Лидгет, то есть мистер Липиат, это дело денежное. Денежное! — Мистер Болдеро сделал театральную паузу. — Так вот, — продолжал он, — мы собирались выпустить новый товар, создав ему предварительно сногсшибательную рекламу. Затратить несколько тысяч на газетные объявления и, кроме того, развесить наши рекламные плакаты по всем станциям метрополитена и на всех площадях вместе с рекламами Резиновых Изделий Оубриджа, Овсянки Джон Булль и Бренди Золотая Печать. А для этого, мистер Липиат, нам нужны, как вы и сами понимаете, несколько хороших, бросающихся в глаза рисунков. Мистер Гамбрил упомянул ваше имя и надоумил меня пойти к вам и выяснить, не изъявите ли вы согласие на некоторое время предоставить в наше распоряжение ваш талант. И должен заметить, мистер Липиат, — произнес он с неподдельным жаром, — что, увидев этот образчик вашего творчества, — он показал на портрет миссис Вивиш, — я чувствую, что вы блестяще справитесь...

Он не закончил фразы, потому что в это мгновение Липиат вскочил со стула и, испустив пронзительный, нечленораздельный, звериный вопль, кинулся на финансиста, схватил его обеими руками за горло, потряс его, швырнул на пол, потом поднял за шиворот и стал пинками подгонять к двери. От последнего пинка мистер Болдеро скатился, как на салазках, по крутой лестнице. Липиат побежал за ним; но мистер Болдеро моментально вскочил на ноги, открыл наружную дверь, выскользнул на улицу, захлопнул за собой дверь и, раньше чем Липиат успел сбежать с лестницы, помчался во весь опор по тупику.

Липиат открыл дверь и выглянул наружу. Мистер Болдеро был уже далеко, почти у арки в стиле Пиранези. Он смотрел ему вслед, пока тот не скрылся из виду, потом снова поднялся к себе и бросился ничком на кровать.

ГЛАВА XX

Зоэ закончила спор тем, что всадила перочинный нож на полдюйма в левую руку Колмэна и выбежала из квартиры, захлопнув за собой дверь. Колмэн привык к подобным сценам; ради них он, собственно, и существовал на свете. Осторожно он вытащил нож, который остался торчать в руке. Он взглянул на лезвие и с облегчением отметил, что оно не такое уж грязное, как можно было бы ожидать. Он разыскал вату, отер струившуюся кровь и прижег рану йодом. Потом он занялся перевязкой. Но перевязать собственную левую руку не так-то легко. Колмэн убедился, что невозможно сделать так, чтобы марля держалась на месте, невозможно завязать бинт достаточно туго. Провозившись четверть часа, он добился только того, что весь перепачкался кровью: рана осталась незабинтован-ной. Он оставил попытку перевязать рану и ограничился тем, что отирал струившуюся кровь.