Шутовской колпак

— Из папье-маше будешь делать? — спросил Филипп скептически, оглядев пластилиновые заготовки, которые, будто половинки яблока, разрезами вниз лежали на столе. — Я бы из дерева вырезал, дерево благороднее.

Я вспылил:

— Вот сам и вырежи! Только свое, понял?

Раньше я бы, наверное, промолчал, а теперь вспылил. С тех пор как ты сам слепил кукольную голову, все изменилось.

— Да ты чего? Я так просто, — засуетился он, — делай как знаешь, ты ж тут начальник. — Он помолчал, глядя на пластилиновые половинки головы Шута: — Если что. Я помогу. Если хочешь. — И торопливо повторил: — Если хочешь, конечно.

— Хочу, — неожиданно для себя выпалил я. — Только немного.

— Тебе обязательно нужен свинец, — деловито добавил Филипп. — Иначе кукла будет плохо двигаться. Свинец в подбородок, свинец в зад, чтобы осанка была как надо, свинец в руки — и в ноги, в пятки, чтобы ботинок не клевал носом, чтобы кукла шла по-человечески. Обязательно.

— Спасибо, — выдавил из себя я. Мне почему-то очень трудно сказать «спасибо» — а Филиппу особенно. Он для меня совсем непонятный, и я не знаю, чего от него вообще ждать. «Псих же», — сказал он. Псих.

Филипп махнул рукой — пустяки! — небрежно так, худое плечо дернулось, и татуированный дракон подмигнул мне круглым глазом.

Филипп сосредоточенно выкладывал на стол свинцовые шарики — «этот в подбородок, этот в руки, этот…». И я не выдержал:

— Слушай, я вот не пойму чего-то. Зачем это тебе? Ну, зачем помогать?

Филипп вскинул глаза — они, оказывается, у него совсем голубые — удивленно, будто бы не ожидал от меня такой глупости. А потом — мол, ну чего с тебя возьмешь, как с тобой по-честному? — ухмыльнулся, и аккуратная бородка под нижней губой уехала куда-то вбок:

— А я корыстная сволочь! — сказал он с вызовом. — Сволочь, понял? Потренируюсь, подумал, заодно, на его шуте, как на кошках, — это ж не для спектакля кукол делать. Если не получится, ничего страшного!

И почему-то я ему не поверил.

«Врешь ты все, — думал я, — зуб даю — врешь!»

А Филипп, заметив, наверное, что я не очень-то и верю, запальчиво добавил:

— Чего ты думаешь, я тогда сказал про кукол? Чего взял все на себя? Думаешь, я добрый? Фиг с два. Скотина я корыстная, — казалось, ему ужасно нравится называть себя скотиной, он даже жмурился от удовольствия.

— И чего ты сказал? Молчал бы себе.

— Я тоже хотел, чтоб Лёлик вернулся. Только я не так, как вы хотел. По-другому. Я хотел, чтоб меня кто-нибудь научил делать таких кукол, каких ни у кого нет. А так может только Лёлик. Мне учитель нужен — и все дела, никакой благотворительности. Ни-ка-кой.

Брови его приплясывали, глаза щурились так, что вокруг складывались солнечными лучами тоненькие морщинки, дракон на плече угрожающе шевелил черным усом.

И я вдруг понял.

И мне стало радостно — словно я на улице встретил старого-старого друга, которого не видел очень давно.

Я понял, что и Филипп — тоже шут.

Настоящие мастера делают папье-маше не по пластилину, а по гипсу: отливают из половинок головы гипсовые формы и обклеивают их изнутри. Потом нужно половинки — еще чуть влажные — осторожно вынуть из гипсовых каркасов и закрепить на столе гвоздиками, чтобы папье-маше, когда высохнет, не дало усадку «Ты не потянешь», — сказал Филипп, разъясняя мне все это. Необидно сказал — я и вправду не потянул бы, надо ведь сделать не одну куклу, чтоб получилось вот так. Поэтому я делаю Шута по-простому: обклеиваю заготовку из пластилина.

Вазелин холодит ладони, его можно зачерпывать, класть на половинки шутовской головы крупными мазками, размазывать, покрывать каждый миллиметр пластилина. Вдыхать запах ванили и пудры.

Вазелин нужен обязательно, иначе заготовки из папье-маше потом от пластилина не отодрать.