Шуты и скоморохи всех времен и народов

Следует, однако, признаться, что в эти времена невежества, когда развлечением считалась или охота, или война, когда люди не видели никаких удовольствий и были погружены в мрак суеверий и невежества, которые тяготели над ними как тяжелое бремя, шуты, конечно, представляли собою некоторого рода развлечение; их всюду принимали, и они всюду являлись желанными гостями. В особенности женщины любили слушать шутов. Но действительно жизнь в замках была очень скучна и однообразна. Представьте себе один из этих громадных мрачных замков, которыми была усеяна почти вся Западная Европа; эти замки были окружены глубокими рвами, через которые проходили по подъемным мостам, высокие стены с массивными воротами возвышались вокруг всего здания, зубчатые башни замка виднелись еще издали, а под зданием находились ужасные подземелья. Конечно, жизнь за этими стенами казалась очень скучною и монотонною. Еще владелец замка имел кое-какие развлечения: он был занят охотою и войною, охранял свои владения, делал набеги на соседей или сам отражал их набеги; творил у себя в замке суд и расправу. Но что было делать его жене? В то время еще турниры не вошли в обычай, и развлечений не было никаких. Ей ничего не предстояло иного, как только взобраться на вершину башни и смотреть оттуда на окрестности. Но в то время и окрестности не представляли ничего особенного; все было так тихо и монотонно: горы и леса, реки и долины. Еще не было трубадуров, которые так хорошо умели воспевать крестовые походы; не являлся красивый рыцарь, который скакал бы во всю прыть по направлению к замку, прильнувший к шее лошади. Конечно, при таком отсутствии развлечений шут положительно являлся кладом: он умел и плясать, и скакать, выделывая такие уморительные прыжки: он пел песни смешные и забавные, играл на волынке или на флейте, знал столько загадок, поговорок, прибауток; рассказывал такие интересные сказки и побасенки; он один был причиною тому, что в этих громадных скучных залах замка раздавался веселый непринужденный смех. Шут всегда занимал более высокое место, чем собака, обезьяна или орлик, которых благородные дамы кормили из своих рук и которые служили им также развлечением.

Большей частью такой шут походил на Эзопа, каким его изобразил Плануд. Чем более он был безобразен и уродлив, тем большим успехом он пользовался; но чем более хозяева замка ласкали и баловали такого шута, тем более его ненавидели пажи и прислуга; но зато и шуты хорошо умели мстить за себя, выбирая и пажей, и прислугу мишенью для своих шуток и острот. Если какой-нибудь шут недостаточно хорошо знал свое ремесло, то ему давали учителя, который обязан был его усовершенствовать в этом искусстве. «Шут, живущий в знатном доме, – говорит Жакоб в своем «Рассуждении о шутах французских королей», – воспитывался с таким же старанием, с таким же трудом и такими же издержками, как и ученый осел… К нему приставлялся наставник… Он должен был заучивать прыжки, поговорки, прибаутки, песенки». Часто случалось, что если он дурно приготовлял свой урок, то его стегали ремнем и затем отправляли обедать на кухню вместе с поварятами.

Taкие шуты часто принадлежали к одному семейству, так как их ремесло переходило по наследству от отца к сыну; были даже целые династии шутов. Библиофил Жакоб, упоминая о Гийоме Буше, приводит при этом очень интересные подробности. Здесь идет дело об одном идиоте, появившемся на свет Божий».

«Этот слуга происходил из такого рода и из такой семьи, где все отличались глупостью и веселостью; кроме того, все те, которые рождались в этой семье, откуда происходил этот слуга, отличались также глупостью и оставались такими на всю жизнь; вся знать брала себе шутов из этой семьи, так что ее глава получал большие деньги». Подобное преимущество, конечно, унижает человеческое достоинство.

Некоторые из этих шутов были, однако, люди с сердцем. Под их плащом шута билось действительно прекрасное сердце; это же сердце точно так же, как и сердце их повелителей, разрывалось на части от страданий. Трибуле, которого изобразил Виктор Гюго в своей пьесе «Король забавляется», вовсе не похож на настоящего Трибуле, как это мы докажем в следующей главе; но он может сойти за бессмертный тип тех шутов, которых, вероятно, было достаточно и которые, под тяготением всеобщего презрения или терзаемые какою-либо печалью, должны смеяться по обязанности в то время, как их глаза готовы наполниться слезами или когда их душа исполнена негодования и отвращения!