Шварце муттер

- Но и тесть мой меня не хочет, - вкрадчиво проворковал Левенвольд, - Он готов простить мне все долги, что я наделал под приданое – лишь бы развязаться. Я два месяца втаптывал в грязь свою репутацию в бардаках и в игорных домах, и добился – он согласен на все условия, лишь бы иметь возможность отказаться от меня. Там есть уже другой жених, русский, и папаша желают его всем сердцем. Только Барбаренька все хочет – меня, но и это ненадолго…

- Ты же знаешь, Рене, что проблема твоя совсем не в Черкасских, - почти прошептал Остерман, - Хоть передо мною не притворяйся глупее, чем ты есть. Твои многочисленные несчастья – дают показания в казематах «Бедности», на полицейских допросах. Это проклятое дело, которому нет конца…

- Дело о ребенке… - прошелестел Левенвольд, и вице-канцлер тут же прижал палец к его губам:

- Тише. Вот это – уже политика. Муттер лишь попыталась защитить и себя, и тебя – от этих слухов. А ты брыкаешься, как козленок – не хочу жениться. Да женись ты хоть на ком, если не хочешь Варвару – попросту для того, чтобы прекратить сплетни, которые ползут и ползут, как лавина. Муттер страдает от них, не ты. Если ты виновник, кто, по-твоему, должен расплачиваться? Только ты сам, Рене.

- Вот так вы меня и бросаете, - убито проговорил Левенвольд, и даже золото его померкло – от горя, - Брат мой уезжает, как раз до ноября, ты от меня отказался – власть для тебя дороже, чем наша дружба…Барбаренька мне противна, но она выбрала меня, словно куклу с витрины, и пальчиком указала папаше – хочу! А тут и слухи о ребенке, как нарочно, и это гнусное дело, и муттер откупается от слухов именно мною – именно бедным своим Габриэлем….

- Бедный Габриэль, - эхом повторил за ним вице-канцлер, - Но жениться-то тебе все равно придется, так почему не сейчас?

Левенвольд не ответил. Он сделал шаг к вице-канцлеру, порывисто обнял его, так, что взметнулся над ними золотой вихрь его мотыльковой пыльцы, и прошептал со страстным отчаянием:

- Хайни, Хайни, Хайни…Ты умный, ты самый умный, и ты добрый. Ну сделай хоть что-нибудь, чтобы все разрешилось, и было бы всем хорошо…Ты один это умеешь. Ты же знаешь меня, я дурак, но как же не хочется быть вещью, которую отдают в заклад…Помоги мне…

Он так стоял, с совершенно убитым видом, обнимая друга и уронив голову ему на плечо, и, кажется, искренне горевал – бог знает о чем. Остерман бережно погладил вздрагивающие золотые кудри:

- Отодвинься, Рене, ты меня запачкаешь. Эта твоя пудра – она как оспа, заразна. Я понял тебя, я попробую. Попытаюсь…

- Со мною столько лет играли – как с куклой. Я не хочу так больше, - словно оправдываясь, пояснил Левенвольд, отстранился и кончиками пальцев машинально взбил свои локоны.

- Ну вот опять – весь прах летит на меня, - посетовал Остерман, - Марта дома сделает мне выволочку, что я снова весь в твоей «пудрэ д’орэ». Пойдем, а то удивятся – отчего я так долго не уезжаю. Мое чудо-кресло заждалось меня в карете. Что ты хотел здесь взять?

- Обещание с тебя – что ты меня не бросишь, - пожал плечами обер-гофмаршал, - А больше ничего. Что ж, пойдем, пока не проснулся – кто он там, Мордашов или Тремуй?

- Выйдешь к ним? – шепотом спросил Яков у Виконта, глядя вслед удаляющимся вельможам – они шли по гардеробной, как по лесу, и отстраняли от себя рукава кафтанов – как ветви, и Якову вспомнилась другая пара, в настоящем майском лесу, тоже с несуразной какой-то общей тайной.

- Я им не нужен, - усмехнулся Тремуй, - Они искали не шляпу, они искали уединения.

Яков выпрямил затекшую спину, примостился было на какой-то ящик, и ящик просел под ним – то оказалась шляпная коробка.

- Ну вот, загубил парадную треуголку графа Толстого, - пожурил Якова смотритель гардероба.

- Раз она здесь – уже была обречена, - оценил догадливый Яков, - А что у них за дело такое – о ребенке?

- Хорошее дело, - от души похвалил Виконт, - Нашему брату многим вольную выписали – чтоб место в «Бедности» для политических освободить. Придворную шушеру как метлой по этому делу метут. Глупость конечно, выдумка – но дело веселое, - Тремуй понизил голос, - Якобы царица брюхата от этого вот, - он кивнул на дверь, - от Рейнгольда Левенвольде, и ребенок их наследует русский трон. Чушь, само собою, но все злятся, гофмаршала аж трясет…

«Не такая уж чушь» - подумал Яков.

- Почему же он не женится? – вслух удивился доктор, - Это и в самом деле здорово бы его выручило.

- Я три года изображаю здесь это чучело, - Виконт забавно передразнил жеманную придворную пластику, - де Тремуя. И за три года неплохо их всех тут изучил. Он же все сказал при тебе – в него играли столько лет, как в куклу, и он больше так не желает. Обер-гофмаршал с недавних пор пытается делать только то, что сам хочет. Такой вот стихийный придворный даос.

- Кто? – не понял Яков.

- Долго выйдет объяснять. Даос следует истинной своей природе… Или пытается следовать. Если хочешь, могу прислать тебе книгу – но она на китайском.

- И ты знаешь китайский?