Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы

— Нет, ее отец — дворянин, сеньор, один из тех, кого весь свет почитает как родовитых господ, но при этом он так беден, что у нее никогда не было незаштопанной рубашки. И времена нынче скверные, налоги и проценты стали просто невыносимы. Он почтет для себя за честь, если его дочка удостоится внимания господ офицеров.

— Он занимается каким-нибудь ремеслом? — поинтересовался Донон.

— Он пишет картины, — сообщил алькальд. — Портреты королей, императоров, образа пророков и апостолов. Предлагает их на продажу у церковных дверей, а по вечерам — в трактире. Он очень искусен, умеет рисовать и людей, и животных: святого Роха он изобразил с собакой, святого Никасия — с мышью, святого Павла — с вороном.

— А его дочь? — спросил Гюнтер. — Если ей не больше семнадцати, так девицы этих лет в вашей стране — как волынки у нас в Германии: только тронь, они сразу визжат…

— Его дочка, — заверил алькальд, — будет рада принять господ офицеров.

— Так — alons[59]! Вперед! Что мы здесь сидим? — возбужденно возгласил Брокендорф. — Раз есть у ней горшочек, так я хочу в нем повариться!

— Но нынче уже слишком поздно, — осторожно возразил алькальд, глядя на пьяного капитана с беспокойством. — Может, в другой раз, сеньоры, может завтра после обеда? В это время сеньор дон Рамон д'Алачо уже спит. Сегодня, я думаю, лучше всего лечь в постели…

— Вы готовы? — сразу подавил его Эглофштейн властным тоном. — Да? Тогда не говорите больше, пока вас не спрашивают! Вперед! Возьмите факел и пошли! Салиньяк! Пойдете с нами?

— Я жду моего слугу. Не знаете, барон, куда он девался?

— Товарищ! — Эглофштейн уже накинул плащ. — Вам опять не повезло с выбором слуги. Он оказался вором. У одного из моих солдат он поутру стащил кошелек. Кошелек нашли при нем, но талеры исчезли.

Салиньяк не казался ни удивленным, ни обиженным.

— Ну и что, вы его повесили? — спросил он, не подымая головы.

— Не совсем так, товарищ! Мы его расстреляли здесь же, во дворе. Ведь плотники обещали нам виселицу только на той неделе…

Ответ ротмистра прозвучал достаточно странно. Я часто вспоминал его слова в последующие дни.

— Я так и знал, — мрачно вымолвил он. — Еще ни один человек, который проходил со мной какой-то путь, не заживался после этого долго…

Он повернулся к нам спиной и зашагал по комнате.

А мы вышли и побрели, ступая след в след по глубокому снегу и завернувшись в свои плащи, за алькальдом. Он провел нас по Калле де лос Аркадес, затем через улицу Кармелитов и по «широкому бульвару», на котором едва ли две телеги могли разъехаться. Всюду царила тишина и безлюдье, потому что полуночная месса уже давно закончилась. Мы миновали церковь Богоматери дель Пилар и у башни Хиронелла вышли на площадь, окруженную шестью каменными статуями святых в человеческий рост.

Весь этот путь мы прошагали молча и дрожа от холода. Только алькальд болтал, останавливался через каждую сотню шагов и показывал нам своей палкой с серебряным набалдашником то на какой-нибудь дом, то на часовню. Вот здесь, рассказывая он, до прошлого года жил человек, кузен которого служил советником королевского трибунала. А там одно время проживал судья Королевского суда по делам Индий, известный дон Антонио Фернандес; на другом месте останавливался в жаркий день отдохнуть по дороге архиепископ Сарагосы, потому что одной из его лошадей надо было сменить подкову. В маленькой молочной справа от церкви в прошлом году случился пожар и погибла жена владельца. А вот в той лавке господа могут купить все, что потребно офицеру для его службы…

Перед церковью алькальд задержался подольше, перекрестился и указал на лист бумаги, приклеенный к церковной двери.

— Здесь записаны имена всех граждан, которые в этот раз предаются позору за нарушение поста или непосещение исповеди. Наш отец настоятель…

— Желает, чтобы зарос твой рот, да чтоб и с ним то же сделалось! — зло крикнул Гюнтер. — Что ты заставляешь нас мерзнуть! Веди дальше! Мы за тобой идем не затем, чтобы молиться!

Он умолк, споткнувшись о труп осла, занесенный снегом, — прямо посреди улицы. Вымочив одежду в снегу, он вскочил и начал яростно бранить Испанию, всю страну и ее жителей, которые не умеют поддерживать у себя порядок и виновны в его неприятности.

— Что за страна — грязь и безделье! Навоз на улицах, ржавчина на железе, дыры да заплаты, в деревьях — черви и на всех полях — сплошь сорняки!

— Здесь даже луна — дура, не знает никакого порядка! — подхватил хмельной Брокендорф. — Вчера она была худа, как сушеная селедка, а сегодня растолстела, будто супоросная свинья!

Так мы наконец добрались до дома дона Рамона д'Алачо, дочь которого звалась Монхитой. Домик был низенький и плохонький и стоял на углу площади Шести Святых.

Гюнтер взялся за дверной молоток и начал громко стучать.

— Эй! Сеньор дон Рамон! Отворите! К вам гости пришли!

Но в доме все было тихо. Снег пошел гуще, и хлопья прямо висели на нашей одежде и шапках.

— Смелее! Вышибай ворота! — закричал Брокендорф, хлопая руками, чтобы согреться. — Ломай их, они же не крепче английских линий при Торре Ведрах!