Сиам Майами

— Хороша девочка у обормота Зигги! — похвалил импресарио. — Старый лев не утратил нюха. Сейчас таких упорных, как она, раз-два, и обчелся.

Аудитория, состоявшая, в основном, из молодежи, оценила энергию, которую Сиам вкладывала в выступление, и бурно аплодировала ей, так что можно было подумать, будто зал полон. Теплый прием обрадовал Сиам, и ее голос тоже потеплел. Она перешла к фольклорной смеси, здесь, правда, было многовато жестикуляции, но это нисколько не обескуражило публику. Казалось, она готова поджечь полупустой зал.

— Лучшей певицы на открытие концерта просто не придумаешь. — Импресарио похлопал Барни по спине, чтобы зарядиться от него успехом. Барни был горд за Сиам. — Зигги не продает ее по кусочкам?

— Сомневаюсь.

— Да, золотые жилы не продаются.

Барни хотел съязвить по поводу этой глупой реплики, но тут его глазам предстало невиданное зрелище, и у него отнялся язык. Он словно очутился в другом мире. Он знал, если произнесет сейчас хотя бы слово, то останется заикой. По бесчувственному на первый взгляд лицу импресарио катились слезы. Его ясные мальчишеские глаза неотрывно смотрели на Сиам. Барни терялся в догадках: то ли он смущается смотреть на собеседника, то ли не может оторвать от Сиам взгляда. О чем он думает — о золотой жиле или о женщине? Барни припомнил слова Мотли и подивился его проницательности: реакция импресарио говорила о том, что при всей важности секса не это главное. Говоря словами Мотли, импресарио забыл, что хотел бы очутиться с ней в постели. Когда перед вами настоящая женщина, отнюдь не с секса все начинается и не сексом заканчивается.

— Вот такие женщины по мне! — сказал импресарио, ни к кому не обращаясь.

Барни обвел глазами полупустой зал. Пустые ряды превращали Сиам в одинокую фигуру посреди сцены. Но при этом она вселяла в сердца немногочисленных слушателей все что угодно, но только не чувство одиночества. Последние слова импресарио, произнесенные с неожиданным подъемом, принудили Барни оглянуться. Импресарио на время забыл о своей профессии.

— Вот такие женщины по мне! — повторил он с тем же чувством. Видимо, он говорил это, чтобы загнать внутрь вырвавшиеся наружу эмоции; вытащив аккуратно сложенный платочек с монограммой, он стал утирать искренние слезы. Наверное, чувствовал, что сравнение с золотой жилой хромает на обе ноги, однако ничего другого подобрать не сумел. Сейчас он напоминал Мотли в те моменты, когда его посещали слишком благородные для такой профессии мысли.

Разве пристало деловому человеку плакать в пустом зале? Он что, свихнулся? Или возраст берет свое? Наверное, Господь думает про себя: «Вот они возвращаются ко мне, но я не приму таких душ». Господь заставляет их размышлять на всякие отвлеченные темы, и они умиляются.

Сиам была наделена чарами великой исполнительницы. Казалось, она заперла все двери зала и выбросила ключи. Слушатели безропотно покорялись ее колдовству.

Барни достаточно было одного взгляда, чтобы понять: ее чувства искренни. Она наделяла жизнью слова, которые без нее казались бы слишком бесплотными и слезливыми. Это были слова из ее грез. Она пела о несбыточных мечтах. Но, обернувшись к огромному пустому залу, он понял, что немногие молодые слушатели внимают ей всем сердцем. На молодых лицах читался восторг. Воздух в зале был удивительно чист, словно Сиам владела алхимической формулой, сокрушающей барьеры, срывающей маски, устраняющей неловкость, мешающей человеческому общению. Но пустые кресла не могли не вселять печали. Парочка-другая — и снова море пустоты. Немногочисленные зрители ощущали себя важными персонами: эта талантливая женщина пела для них, обращаясь в то же самое время ко многим тысячам людей.

Ее пение было воистину удивительным: зрению и слуху как бы открывалась сердцевина потрясающего таланта, и в миг этого обнажения на слушателей обрушивался шторм. То была картина грандиозной самоотдачи, презрения к условностям, свободы от всех страхов, восторга от собственного восхитительного произвола. Ее лицо светилось отвагой, словно она ставила на карту буквально все; однако, несмотря на величину ставки, сохраняла уверенность в себе. Барни стал свидетелем волшебства: аудитория была счастлива, ведь благодаря певице люди обретали гармонию внутри себя. В присутствии этого явно превосходящего их существа они не чувствовали зависти, а были готовы искренне прославлять ее. В Сиам не было ни капли искусственности, сделанности. Она свободно превращала любую заурядную песню в нечто неизмеримо большее, в маленький шедевр.

После каждого номера слушатели вскакивали с мест и награждали ее аплодисментами.

Что-то — то ли яркие пятна света на широкой сцене, то ли эмоциональное воздействие ее исполнения — мешало Барни как следует ее разглядеть. Внезапно благодаря сильному лучу он увидел, насколько она молода, прекрасна, какой щедрой любовью могла бы одарить того, кто окажется способен ее оценить. Она вся погружалась, уходила в свое пение, он даже испугался: что с нею произойдет, когда выступление закончится?