Сиамский ангел

Образов Андрей Федорович не хотел. Лики стали для него человечьими лицами, написанными в помощь тому, кто иначе не может себе представить Христа и Богородицу. Он же даже не пытался это сделать — не имел нужды в бездонных очах юной скорбной Жены и ее Сына. Он избрал себе иное — тот ночной мрак над его головой, в котором они, несомненно, незримо пребывали, и вести с ними, затаившимися, беседу было ему легче, привольнее, слова сами шли от души, и слова обиды тоже.

— Чем же келейка плоха? Вот ты сейчас по грязи идешь, думаешь, как бы не шлепнуться, не удариться, мокро тебе, холодно, башмачки-то стоптались, и думаешь ты о башмачках, о ножках своих продрогших. А в келейке не жарко, да сухо, и мысли все в молитве…

Андрей Федорович подумал — вот начнется недоумение и суета, если попроситься в мужскую обитель! Ведь и там, поди, нечистый всем очи отвел, вздумают, будто не он, а милая Аксиньюшка проситься пришла… Как быть с ослепшими и закосневшими в слепоте своей?

— Пойдем, радость! — умоляла матушка Минодора. — Поплачем вместе, помолимся…

— Нет, матушка, — мягко, стараясь не обидеть, отвечал Андрей Федорович. — Не могу я.

— Что ж не можешь? Ты попробуй…

Монахиня чуточку хитрит, подумал Андрей Федорович, она полагает, что если заманить продрогшего человека в тепло, то разум в нем сам проснется!

— Не стану. Мне тут молиться надобно.

— На улицах? Чем же улица лучше кельи?

— Чем?

Он не хотел говорить, да вырвалось.

— Тут меня Господь видит!

И, ощутив неловкость за то, что вынужден объяснять такие простые вещи, поспешил Андрей Федорович прочь, ощущая ледяную стынь луж, которые упрямо не желал обходить. Пусть Господь видит и это…

* * *

И точно — от церковного купола молитва идет золотым снопом, как в нем один-то колосок разглядеть? Поди, вытащи колосок из сердцевины снопа…

А коли выйти ночью на открытое место, так там ты — один, и поднятое к небу лицо твое — одно. Поклонишься на все четыре стороны — и посылай вверх свою молитву, сперва, как водится, заученную, потом — как придется…

Если место удачное и душа за день приготовилась, то вскоре не станет холода, охватит жар.

Да и просто на улице — тоже ведь не всякий на ходу молится, молитва к небу одна-одинешенька поднимается, а поглядеть сверху — от кого? А от того кавалера в зеленом кафтане, в треуголке, что неспешно совершает променад, от полковника Петрова Андрея Федоровича. Сверху он, один в толпе, именно так и виден.

Вот пусть он и будет сверху виден, вдовый полковник Петров, что идет себе, бредет, да на ходу молитву творит за безвременно почившую супругу. Может, и сумеет ее грехи замолить.

Вот пусть Тот, чья воля позволила ей умереть без покаяния, и видит молитвенника!..

* * *

Незримо шли по Петербургской Стороне два ангела, похожие, как родные братья. Их крылья, полупрозрачные, словно у стрекоз, хотя и оперенные, были сложены и плоско спадали до земли, наподобие двух плащей из белого холста.

Они шли молча, словно бы прислушиваясь.

Ангелы находились между двумя точками, и одна была на земле — узкая спина в зеленом камзоле, удалявшаяся, мелькавшая впереди сквозь пеструю толпу, а другая — очевидно, в небе, незримая, откуда и должен был прийти повелевающий голос.

Ангелы который уж день надеялись на этот голос, который избавит от мучительной, неправильной, стыдной какой-то неопределенности. Но голос медлил.

— А может, и верно — испытание? — спросил тот, чьи кудри были светлее пшеничных колосьев.

— И что же? Он ждет, чтобы мы от нее отреклись и к Нему прилетели? — вопросом же отвечал другой, с кудрями, отливавшими бронзой. — И похвалит нас за это?..

— Молчи!..

Непонятно было, почему вскрикнул первый ангел — то ли крамолу почуял в словах товарища, а то ли показалось, будто с неба летит долгожданный глас.

Но опять ошиблись ангелы — тишину они услышали, весьма многозначительную, между прочим, Господню тишину.

— Время вечерней молитвы, — сказал белокурый. — Я все думаю — до сих пор не бывало, чтобы человек от своего ангела-хранителя отрекся и чужого выбрал…

— То-то и оно, что не чужого.

— Может, ты с ней останешься? — с надеждой спросил белокурый. — Ты ей нужен, ты, это твое испытание… А от меня она отреклась…

— Никогда такого не было, чтобы нас — нас! — испытывали.

— Не введи нас во искушение… — тихонько прошептал совсем расстроенный ангел-хранитель рабы Ксении.

— А вот ведь ввел… — так же, шепотом, как будто надеясь, что вольные речи не долетят до Его слуха, печально отвечал ангел-хранитель раба Андрея.

И тут Андрей Федорович обернулся.

Он единственный в толпе видел двух неземной красоты спутников, бесцельно сопровождавших его который уж день. И он, повернувшись, решительно к ним направился.

— А вот царь на коне, — сказал Андрей Федорович, протягивая ангелам копейку с полустертым всадником. — Помолитесь, убогие, за мою Аксиньюшку!

Он разжал руку — копейка упала в грязь.

Андрей Федорович покивал, глядя, как растерявшиеся ангелы смотрят под ноги, и прошел между ними, и пошагал туда, откуда пришел, бормоча невнятно молитву.

* * *