Сибирь. Монголия. Китай. Тибет

Дорджи понимал, что дольше медлить было нельзя, и хоть ему очень не хотелось подвергать себя насмешкам товарищей, но не было никакой возможности избегнуть всего того, что в настоящую минуту предстояло. Стыдно ему было тоже показаться на глаза Николаю Сизых; его очень трогала доброта, которую он проявил в этом деле: ведь он сам рисковал получить взыскание из-за него, а между тем он не остановился перед хлопотами и так ловко выручил его из беды. Дорджи жестоко страдал, размышляя, что во время побега он ни разу не подумал о той ответственности, которую он навлекал на добродушного Николая, представляя при этом самого себя очень добрым и упрекая всех русских в жестокосердии и безжалостности.

Размышляя об этом и имея очень сконфуженный вид, Дорджи, сопровождаемый Жуановым, подошел к костру, разложенному в поле, у опушки леса. Вокруг огня сидело несколько школьников, а Николай Сизых был занят варкой чая в подвешенном над огнем котелке. Похудевшее и пожелтевшее лицо, впалые глаза и прихрамывающая походка сильно сконфуженного мальчика произвели на школьников смягчающее впечатление. Против ожидания, они хоть и приветствовали появление Дорджи из лесу шумно и радостно, но без всяких насмешек.

Все занялись приготовлением своих хлебных запасов и чашек, стали скликать остальных участников прогулки. Николай прежде всего стал угощать Дорджи, для которого чай оказался теперь вкуснейшим лакомством и лучшим лекарством; он восстановил его упавшие силы, придал ему бодрость и возобновил хорошее настроение, так что даже русская школа и школьники не казались уже ему такими дурными, как накануне; напротив, смотря теперь на их оживленные прогулкой лица, он находил многих очень симпатичными. Скоро из лесу послышались оклики: на опушке стали показываться новые группы товарищей: одни тащили кисти и даже целые ветки рябины, другие несли в шапках бруснику…

Завидев Дорджи у костра, каждый приветствовал его радостным восклицанием и все еще более оживились и спешили обменяться своими впечатлениями. Все вновь прибывающие предлагали, конечно, вопросы. Дорджи молчал, за него отвечал Жуанов, с полным увлечением передавая все подробности бегства: как Дорджи устал, как у него замерзли ночью ноги, как он не мог дальше идти и решился жить тут, пока не умрет с голоду или не замерзнет и т. д. Все эти приключения Дорджи вызывали живейший интерес в школьниках; многие в душе завидовали его геройству, другие спорили и даже готовы были биться об заклад по вопросу о том, сколько дней мог бы прожить Дорджи в лесу, и т. п. Были и такие, которые уже задумывались над тем, как встретит возвращенного Дорджи смотритель, узнает ли он о бегстве или не узнает. Дорджи, не понимая их разговоров и не замечая никакой враждебности к себе в товарищах, был очень доволен. Все были в наилучшем расположении духа и пришли к тому заключению, что, не убеги Дорджи, у них не было бы такой прекрасной прогулки; но наконец все с сожалением заметили, что им надо спешить назад, в город, чтобы не опоздать явиться в школу вовремя.

Николай Сизых, как самый старший, и Жуанов, как самый сильный, принялись закладывать лошадей, и, так как мальчуганов было слишком много для одной телеги, пришлось сидеть как попало; однако школьники, точно сговорившись, усадили Дорджи на лучшее место, подкладывали под него сено, а Кочан даже положил ему за спину свой армяк; они видели, что Дорджи морщится при каждом толчке: у него действительно все тело болело, и ноги нестерпимо ныли.

Все обошлось как нельзя лучше: школьники доехали вовремя, и бегство Дорджи никогда не дошло до сведения смотрителя.

Дорджи покорился и решил учиться, не обращая внимания на разные школьные невзгоды; он старался не сторониться от товарищей и всегда искал случай сближаться с ними. Насмешки более или менее прекратились, отчасти потому, что буряты освоились с русскими порядками, понемногу привыкли к языку и реже попадали впросак. Кроме того, Жуанов привел в исполнение задуманное им средство избавиться от обид. Наблюдая школьную жизнь, он заметил, что между школьниками грубая физическая сила пользуется наибольшим уважением. Сам он обладал недюжинной для своего возраста силой и, когда раз отколотил русского обидчика, сейчас же увидел, что это не только не навлекло на него вражду всех остальных русских, как он ожидал, а совершенно напротив, во многих вызвало некоторое к нему уважение. Вот он и вздумал устроить так, чтобы каждый бурят мог постоять за себя и не даваться в обиду.