Сибирь

Впереди она, след в след ей Степан Димитриевич. Снег уже успел покрыть их белыми пятнами. Черная папаха Лукьянова удлинилась почти на ладонь: снег лежал на макушке стопой. Возвышался белый кокошник из снега и на голове Татьяны Никаноровны. Надбровные дуги и у нее и у него тоже были очерчены полосками из снега, лежал снег и на плечах этакими эполетами, вытканными из чистого серебра. "Обязательно сейчас поговорю с ним… Счастливый, целое лето с Ваней был", — промелькнуло в голове Кати.

— Ставь, Марьюшка, самовар. Пить что-то охота, — едва переступив порог, сказал Лукьянов.

На крыльце он сбил с папахи снег и вошел, неся ее в руках. С шалью в руках вошла и Татьяна Никаноровна.

— Напоила тебя Федосья медовухой, вот и потянуло теперь на питье, усмехнулась Татьяна Никаноровна.

— Ну уж напоила! Меня напоить-то ведро надо.

Я сроду на хмель крепкий. А хороша медовуха! Мастерица Федосья. Лукьянов, конечно, не опьянел, но всетаки был немного навеселе.

— Как они живут-поживают? — спросила Маша, поспешно берясь за самовар.

— В нонешнее время, дочка, жизнь повсюду в одной колее. Сегодня сыт, и слава богу, а завтра — что юсподь пошлет. — Татьяна Никаноровна пристроила на вешалку свою праздничную шаль, купленную ей старшим сыном и потому особенно сейчас дорогую для нее.

— Ты помнишь, Машутка, в Старо-Лукьяновке жил охотник Парфен Савельев? — повесив на крюк полушубок и шапку, спросил Лукьянов.

— Как же, помню! С тобой еще на озерах рыбачил…

— Вот, вот. Убит он. А помнишь Тихона Чернопяткина? Тот самый, который со мной на Кеть на заработки ходил?

— Помню. Рябоватый такой на лицо.

— Во, во! Убит и он.

— Батюшки!..

— А Филиппа Коноплева помнишь? Тоже со мной на заработки на Кеть ходил. Мужик был как писаныйкрасивый, сильный. Один с лодкой против течения управлялся. И он убит.

— Да что же это делается, папаня? Конец-то этому будет или не будет?! воскликнула Маша и выразительно посмотрела на Катю. Та вначале не поняла, чем вызван этот взгляд, что хочется Маше сказать ей? Может быть, только то, что это напоминает разговор с солдатом дорогой?

— Конец-то будет когда-нибудь, да много ли вот работников у царя останется — неизвестно. Из моей артели, с которой на Кеть ходил, половины нету. — Лукьянов тяжело опустился на табуретку у стола, втянул голову в острые, приподнятые плечи. При упоминании отцом о Кети Маша вновь посмотрела на Катю. Только теперь Катя поняла значение этого взгляда. Лукьянов сам заговорил о Кети. Может быть, конечно, он уже призабыл свою гневную вспышку утром, а может быть, обмяк душой, понял, что ни дочь, ни ее городская подружка не причинят ему никакого беспокойства с этими учеными бумагами, которые у него под большим замком в ящике. Зря на дочь взъелся, да и не гостеприимно получилось.

Почувствовав, что Лукьянов настроен добродушно, хотя и грустно, Катя присела к сто. ту напротив него.

Почти целый день она молчала, думаяа, и сейчас ей очень хотелось поговорить. Как знать, может быть, Лукьянов и расскажет что-нибудь интересное о Ване Акимове, о путешествиях по сибирским рекам, а если расскажет что-нибудь про тайгу, про труд людей, которые в ней обитаются, она тоже будет довольна. По возвращении в Петроград ей наверняка придется делать сообщение перед комитетом.

Степан Димитриевич как-то интуитивно угадал настроение Кати. Еще утром ему показалось, что она из тех молодых людей, которых все окружающее интересует и они не чуждаются старших по возрасту, хоть те и превосходят их по годам в два-три раза.

— Я вот слушала сейчас ваш разговор с Машей — мороз по коже пошел… Поднимется деревня, Степан Димитрич? Как по-вашему? — сказала Катя.

— Нету сил, Катя, у деревни. Опустошила ее война.

Головы не приложу, что дальше будет. — Лукьянов задумался, помолчал, но вдруг как-то встрепенулся, заговорил торопливо и не по-обычному нервно: Откуда же ей, деревне, силу взять? Лучшая ее сила полегла навозом в землю. Пока подрастут новые работники — пройдут годы. И ничего не сделаешь, и этой беде ничем не поможешь.

"Помочь, впрочем, можно, Степан Димитрич. Помочь можно революцией, свержением старого строя", — подумала Катя, но выразила эту мысль более осторожно.

— А может быть, переменятся порядки? Перемена принесет обновление жизни…

— От порядков наших изныл народ. Это правда. Да только непростое это дело — обновить жизнь. Как помню себя, говорят об этом люди, а пока бег на месте.

"Неужели Ваня, путешествуя с ним по Кети, не убедил его в правоте революционных идеалов?" — снова подумала Катя, пристально всматриваясь в неподкупно строгое лицо Лукьянова.

— Ну уж нет… Самосознание народных масс растет, — сказала Катя и покраснела, застеснявшись, поняв, что произнесла слова книжные, хотя и правильные по существу.

Лукьянов бросил на Катю вопросительный взгляд и отвел свои разноцветные глаза в сторону.

— Плакальщиков, Катя, о народе развелось больше, чем надо. А толку от них ни на грош.