Сибирь

Ужинали не спеша, по-прежнему без света. Старуха вспомнила историю с побегом семи каторжан. Дело было осенью четырнадцатого года. Этап двигался из Томска на прииск. Гнали партию осужденных солдат, офицеров, рабочих, протестовавших против войны. Партия была многочисленной, разноликой, буйно-веселой, несмотря на тяжкие приговоры: меньше пяти лет каторги ни у кого не было. Во время утренней поверки произошел обман. Подставные голоса отозвались за отсутствующих. Побег семи обнаружили только в дороге.

Случалось подобное нередко, но исчезали один-два. Тут же убежали сразу семеро.

Лукьяновку обшаривали по всем швам, как старую шубенку. А беглецы в это время сидели у Мамики на огороде, в погребе. Погреб был старый, обвалившийся, безо льда. Кругом стеной конопля, вымахавшая в рост человека. Никому в голову не пришло искать арестантов в коноплянике. Ночью Лукьянов провел арестантов к Окентию Свободному, а оттуда они ушли в Томск.

— Теперь, дочка, и тебе по этой же пути доведется иттить, — закончила свой рассказ Степанида Семеновна.

Поздно вечером в избу вновь с шумом ввалился Петька Скобелкин.

— Прощальный час, барышня, наступил. За овинами, возле леса, тебя ждет дядя Степан. А до него — проводник я. Ужасть как жалко отправлять тебя из Лукьяновки! Если чо не так было, барышня, извиняй. Может, чо сказанул опять же по темноте, просим прощения. — Петька говорил серьезно, в голосе его не было обычной шутливости, и это тронуло Катю до слез.

— Ты не темный, Петя, нет, нет! Ты верный товарищ! Дай я тебя обниму на прощанье! — Катя прижалась к Петьке, похлопала его по спине. Потом обняла старуху. — Недаром, Степанида Семеновна, прозвали вас Маминой. Спасибо за приют, за ласку, за науку!

Вечно вас буду помнить!

Старуха всхлипнула, сунула Кате в руки ломоть хлеба.

— Положи, дочка, за пазуху. В дороге подкрепишься.

Едва спустились с крыльца, снежный смерч ударил Катю в лицо. Из глаз посыпались зелено-фиолетовые искры. Катя сжалась, присела, ждала нового удара.

— Прикрой глаза шалью, барышня, — посоветовал Петька. Катя стянула платок к носу, однако новый порыв вихря так секанул ее по щекам, что ей показалось, будто брызнула из них кровь. — Рукой, барышня, прикрывайся. Вот так. — Петька прикрыл лицо рукавицей.

Третий удар вихря Катя упредила: Петькины советы помогали.

Они перебежали улицу, по узкому проулку спустились к речке, закованной в лед, пошли вдоль высокого яра. Берег надежно защищал их от ударов ветра. Вскоре впереди показалась темная полоса леса.

От его непроницаемой загадочности у Кати заныло сердце.

— Ну, барышпя, конец страданиям — лес начинается. Там и в бурю спокойствие, — оглянувшись, сказал Петька. Он словно почувствовал состояние Кати, ее острую неприязнь к этой темной стене, чужой и грозной.

Возможно, Катя и поверила бы Петьке, чтобы хоть капельку сбавить то напряжение, которое как в тисках сжимало ее сейчас всю — с ног до головы, но только парень умолк, где-то неподалеку раздался жуткий треск, и земля содрогнулась от грохота.

— Ого, как выламывает, холера ее возьми! — выругался Петька, а Катя от испуга на несколько секунд остановилась, замирая.

— Не трусь, барышня, дядя Степан проведет тебя как по плотуару, щегольнул Петька своими познаниями.

А Лукьянов уже ждал их. Он на полшага отделился от толстой сосны, сказал:

— Катя — ко мне, а ты, Петро, поворачивай назад!

И смотри в оба!

— Не сумлевайся, дядя Степан! — крикнул Петька и вместе с порывом ветра исчез из глаз в облаке снега.

— Вставай, Катя, на снегоступы. Я покажу, что к чему, — сказал Лукьянов, вытаскивая откуда-то из тальникового куста лыжи. Катя приняла их и удивиласьтому, что они были совсем непохожими на те финские, на которых каталась когда-то. Те лыжи были длинные, узкие, с подстилками и креплениями. Эти, наоборот, оказались короткими, широкими. К тому же они были обшиты жестким мехом.

— На таких я не ходила, Степан Димитрич, — виновато сказала Катя, ощупывая легкие, гибкие лыжи, с ремнями на середине и с веревочками, тянувшимися от передней кромки.

— На других тут не пойдешь, а не идти нельзя. Поставь вот сюда ноги. Я ремнями их обвяжу…

Кате показалось, что в голосе Лукьянова прозвучал упрек. Она поспешила встать на лыжи, сказала:

— Постараюсь, может быть, и сумею.

— Не боги горшки обжигают, — утешил ее Лукьянов и принялся за дело. Завязывая ремни, он рассказал, как легче двигаться на этих лыжах. Потом на минуту исчез за кустом и вышел оттуда также на лыжах.

Они пошли. В вихрях снега Лукьянов то скрывался совсем, будто проваливался в преисподнюю, то возникал на расстоянии вытянутой руки. Хотя лыжи были совсем иными, старый опыт пригодился. Катя на первой же версте пути приноровилась к ним. Лыжи не скользили назад: ворс меховой обшивки взъерошивался и тормозил. Особенно это помогало при подъеме на взлобки. Оттого, что лыжи были широкими, они хорошо держали на снегу, не тонули. Быстро поняла Катя и другие преимущества лукьяновских лыж. Будь они длинными, ими невозможно было бы маневрировать в таежной чаще.