Сибиряк на Неве

Рубахин работал на столбе уверенно, как всегда. Привычно он ощущал кошки, которые вонзились в столб и держали его на весу, привычно осматривался со своей высоты и видел внизу грузовик, на котором лежали запасное колесо, пустой бидон, веревки и тряпки. Сизов возился с мотором, Пахомов выбирал инструменты из ящика. Вокруг был знакомый пейзаж, много раз уже виденный. Вдали возвышались замаскированные цистерны какого-то склада, высокие желтые заборы с грибом для часового на углу, насыпь, несколько маленьких домиков в тени одиноких пыльных деревьев, асфальтированная дорога, кончавшаяся шлагбаумом с будкой.

В утреннем прохладном ветерке уже ощущалось приближение осени, и если бы не эти порванные обстрелом провода, он, линейный монтер Рубахин, нашел бы все обыкновенным. «Работай, посвистывая себе под нос, не первый раз делаешь такое!»

По дороге брели одинокие прохожие, пробегали грузовики, где-то там, у дальних холмов, рокотали пулеметы, а если круто повернуть голову, можно увидеть в синеватой дымке море городских домов, над которыми возвышаются трубы.

Из труб тянутся длинные полосы пестрого дыма, как на школьной картинке, которую дочка раскрасила цветными карандашами. «Она у меня художница будет», — подумал Рубахин. Во время работы мысли у него были только самые легкие, так как все внимание уходило на другое.

Как началось это, он понял не сразу. Сначала до его ушей дошел какой-то чужой, нарастающий звук, от которого голова ушла в плечи; потом дикий грохот раскатился вокруг, и ему показалось, что он летит куда-то. Но вот он пришел в себя, и только огромное сизое облако, ползшее к небу, да тошнота, подступавшая к горлу, сказали ему, что случилось.

Потом он услышал крики. Напрягая слух, он разобрал, что ему кричал Пахомов, приложив ладони ребром к губам: «Рубахин, слезай! Слезай сейчас же!» Крик был настойчивый и испуганный.

И, перекрывая крик, снова появилось могучее гуденье, как будто давившее все остальные звуки, проникавшее в плечи, в спину, как ураган грозившее смести все вокруг. И он увидел, как на дороге взметнулась пыль, точно ее прочесал огромный гребень.

Нет, он не слезет! Не первый раз он попадает в такую перепалку. Рубахин не мог видеть хищника, который пронесся над ним, но почувствовал всем существом, что висит в воздухе, беззащитный, как этот столб на дороге, к которому он прикреплен. Он не смотрел уже вниз и по сторонам. Он собрал все внимание и ушел в работу, как будто за ним не охотился «тот», умчавшийся ввысь. Рубахин знал, что «тот» вернется, а сколько раз он будет возвращаться, об этом Рубахин не думал.

Пот выступил у него на лбу, мускулы сразу размякли, во рту были пыль с песком, хрустевшим на зубах. Снова грохот взрыва раздался позади него. Его ударило землей в плечи, как будто черная волна перекатилась через его голову. Рубахин работал теперь с полузакрытыми глазами. Разноцветный туман плавал над дорогой. Он впал в странное состояние, при котором он помнил и знал только одно: повреждение на линии надо исправить. «Срочно исправить!» — сказано в его наряде. «Срочно исправить!» С этого мгновения все окружающее перестало для него существовать.

Грохот, переходивший в вой, кружил над ним: казалось, что столб сейчас улетит, распавшись на куски; яростное жужжание наполняло все небо; треск, как будто раскаленная дробь прыгала по металлическим плитам, отдавался в ушах; болело все тело. Но ведь сколько раз бывало так. Неужели сегодня это в последний раз?

Может, Рубахину только кажется, что он жив, а его уже нет, и этот туман и грохот — только продолжение еще живущего сознания… Собрав остатки сил, он закричал неизвестно кому:

— Не слезу!

Его крик звучал, как хриплый шепот, который некому было и слышать, но все же он кричал.

Он не помнил своих движений и не мог бы связно рассказать, в какой последовательности двигались его руки, но они, эти чудесные руки, как бы жили отдельно, они делали свое дело, и он доверял им и знал, что делают они хорошо.

Какая-то торжественная тишина наступила в мире, и вдруг он услышал тонкий и четкий крик птицы. Он понял, что это кукует кукушка. Жадно считал он эти удивительные звуки, такие обыкновенные. Ему показалось, что он стоит на лесной поляне и кругом зеленый прохладный полумрак, где-то журчит ручей, шумят ветви сосен, и спокойная птица, как бы утешая, говорит с ним…

Он считал, как кукушка выстукивала. Радость пронизывала все его существо. Шесть, семь, восемь, девять, десять.

— Буду жить! Буду жить! — пошевелил он пыльными губами и глубоко вздохнул.

Снова надвинулось страшное жужжание, и голос птицы исчез — но теперь ему было совсем не страшно. Наступали мгновения тишины, и ему снова слышался кукушкин ободряющий голос; может быть, она уже и не кричала, а ему только казалось, но и этого сознания было достаточно, чтобы снова ощутить свои плечи и руки, увидеть блестящие кошки, врезавшиеся в мягкую желтизну столба.