Читаем Сибирская эпопея XVII века полностью

Особенностью Сибири было наличие практически неисчерпаемого фонда пригодных для хлебопашества земель; каждый переселенец рано или поздно приобретал столько земли под пашню, сколько мог обработать. И поскольку возможности эти не были у всех одинаковы, уже самые ранние «дозорные книги» выявили большую пестроту наделов. Так, в Верхотурско-Тобольском районе в конце первой четверти XVII в. общая площадь пригодных для пашни земель в отдельных хозяйствах колебалась от 1 и менее до 120 и более десятин при наиболее распространенной в 12–25 десятин. Обыденным явлением, однако, было то, что из этого количества земли возделывать удавалось обычно не более 25 %. Средний размер крестьянской запашки в Сибири XVII в. определяется поэтому в 3–5 десятин [см.: 143, кн. 3, 5].

Но и за Уралом земельный простор был относительным. Наиболее удобных для хлебопашества участков (удачно расположенных и свободных от леса) хватало всем переселенцам лишь в самый начальный период освоения того или иного района. Например, в ближайшем к «Руси» Верхотурском уезде земельные споры возникали уже в начале XVII в., а в 1625 г. вопрос о правомерности владения «лишними землями» рассматривался даже в Москве, куда дошла жалоба на несправедливость распределения угодий от «всяких чинов людей», сообщивших, что у некоторых верхотурских жителей «пашенных земель и сенных покосов занято много… а займовали де те лишние земли те люди в те поры, как было на Верхотурье людей мало, а земель порозжих впусте много…» [4, № 138; 113, с. 190].

В сравнительно густонаселённых районах Сибири выработалась определенная процедура официального отвода земель под новое селение. Заранее присмотрев подходящее место, крестьянин обращался к представителям местной администрации с челобитьем о закреплении за ним участка. Те в присутствии понятых из местных жителей «дозирали» этот участок и передавали воеводе составленный в обследовании «доезд». Если принималось благоприятное для челобитчика решение (типа: «отвести земли под двор, и под огороды, и под пашни, и на скотный выпуск, и сенные покосы», велеть «двор строить и всяким крестьянским дворовым строением обзаводиться»), то приказчик производил, опять же в присутствии понятых, межевание участка с установкой прочных и приметных межевых знаков [151, с. 71–72].

Однако поскольку и в XVII и XVIII столетиях процесс расширения зоны хлебопашества в Сибири продолжался практически непрерывно, выражаясь прежде всего в его «сползании» к югу и распространении на лесостепь, именно земельный простор еще долгие годы был характерной чертой хозяйственного быта русских переселенцев и именно он в первую очередь определял господствовавшую за Уралом систему полеводства. В условиях слабой заселенности края и обилия в нем «порозжих» мест в Сибири при отдельных (и иногда удачных) попытках внедрить традиционное для Европейской России трехполье (на «государевой» десятинной пашне и в монастырских хозяйствах) преобладала до конца XVII в. переложная система земледелия. Земля в течение 8—10 лет выпахивалась, а затем лет на 20–30 бросалась в залежь, и в обработку пускался новый участок. Как сообщалось в отправляемых в Москву «отписках», «выпашные худые земли сибирские пашенные люди мечут, а займуют под пашни себе новые земли, где хто обыщет». В Восточной Сибири (особенно Ленско-Илимском бассейне), где гораздо чаще, чем в Западной, применялись расчистка и выжигание леса под пашню и земля ценилась больше, в XVII столетии начала складываться и паровая система в виде двухполья (одно поле было под паром, на другом сеяли зерновые), дававшая возможность путем чередования полей ежегодно засевать уже не треть (как при переложной системе), а половину наличной земельной площади. Постепенно в Сибири стала распространяться и залежно-паровая система, основанная на сочетании двухполья и перелога.

Русские переселенцы стремились перенести на новые земли весь набор известных им сельскохозяйственных культур, и это в целом им удалось, но в силу разнообразия природных условий в различных районах Сибири набор этот обычно был там представлен крайне неравномерно. Главной зерновой и единственной озимой культурой за Уралом в XVII в., как и в Европейской России, стала рожь [58, т. 2, с. 69]. Из яровых посевов на «государевых десятинных пашнях» возделывали практически один овес, а на своих полях русские переселенцы, обычно отводя первое место тоже овсу, выращивали, кроме того, яровую Пшеницу, ячмень, гречиху, полбу, горох, просо. При этом в Западной Сибири яровой клин, как правило, равнялся по площади озимому, а в Восточной вследствие более сурового климата в основном преобладали озимые посевы (исключение составляло земледелие на Лене — под Якутском и в Амгинской слободе: там за короткое засушливое лето вызревал лишь ячмень, а озимые культуры не сеялись). Полба, гречиха и горох к востоку от Енисея практически не культивировались.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 дней в кровавом аду. Будапешт — «дунайский Сталинград»?
100 дней в кровавом аду. Будапешт — «дунайский Сталинград»?

Зимой 1944/45 г. Красной Армии впервые в своей истории пришлось штурмовать крупный европейский город с миллионным населением — Будапешт.Этот штурм стал одним из самых продолжительных и кровопролитных сражений Второй мировой войны. Битва за венгерскую столицу, в результате которой из войны был выбит последний союзник Гитлера, длилась почти столько же, сколько бои в Сталинграде, а потери Красной Армии под Будапештом сопоставимы с потерями в Берлинской операции.С момента появления наших танков на окраинах венгерской столицы до завершения уличных боев прошло 102 дня. Для сравнения — Берлин был взят за две недели, а Вена — всего за шесть суток.Ожесточение боев и потери сторон при штурме Будапешта были так велики, что западные историки называют эту операцию «Сталинградом на берегах Дуная».Новая книга Андрея Васильченко — подробная хроника сражения, глубокий анализ соотношения сил и хода боевых действий. Впервые в отечественной литературе кровавый ад Будапешта, ставшего ареной беспощадной битвы на уничтожение, показан не только с советской стороны, но и со стороны противника.

Андрей Вячеславович Васильченко

История / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное