Сибирская любовь

Колесница, на которой везли гроб, была с белым парчовым балдахином-часовней с лампадами. Влекла ее шестерка лошадей, выстроенных по две, с султанами на голове. На лошадей накинуты белые сетки с серебряными кистями. Впереди процессии – красивая двуколка с еловыми ветками. Люди в белых сюртуках и белых цилиндрах несли нарядные фонари-факелы. Еще один шел сзади и разбрасывал ветви. За похоронной процессией следовали родственники и друзья покойного, дамы в траурных нарядах, мужчины с черными креповыми повязками на рукавах. Далее шел оркестр, за ним – кареты и коляски. Наталью Андреевну бережно вел и поддерживал бывший однополчанин и лучший друг Павла Петровича – Леонид Владимирович Курчатов. Поговаривали, что и за карточными столами они бывали вместе, и результат образовался схожий, то есть сегодняшние финансовые дела Курчатова оставались лишь немногим лучше, чем у покойного друга. Впрочем, по виду его, строгому и щегольскому одновременно, сказать этого было невозможно.

Гриша, поддерживающий под руку Софи, считал своим долгом отвлекать сестру от горя и, не переставая, что-то шептал и исподтишка указывал пальцем.

«Зачем я все это вижу и слушаю, и вовсе не думаю о папеньке? – спрашивала себя Софи. – Хотя, конечно, папы уж нет здесь. Тут только тело, и вовсе на папу непохоже. Но где же он? Неужели и вправду на небе? Или в аду?! Небесной-то канцелярии ведь взятку не дашь… – Софи поежилась от накатившего на мгновение ужаса, но тут же усилием воли отогнала неприятные мысли. – Ерунда все это. Папа в ад не верил, значит, и ни к чему. Он был… как это он говорил? – агностиком, вот… А такие похороны папе понравились бы… Он любил, когда торжественно, богато, народу много…»

В уши Софи пробился ломкий голос брата.

– Гляди, Соня, эти, в белых цилиндрах – горюны. Я узнавал, они у Шумилова не служат. Их в чайной на Малковом набирают, и они все пьяницы. У них, гляди, только нижняя половина штанов, и под коленками завязано. Это им в бюро, у Шумилова выдают. Потом им на чай дадут и они обратно на колеснице с ветерком поедут и сидеть будут там, где теперь гроб с папенькой стоит… А как ты думаешь, Соня, – Гриша подергал сестру за кружевную оборку, привлекая внимание. – У нас теперь совсем денег не осталось?

– Ах, Гриша, – с досадой отвечала Софи. – Я не знаю, я ничего не знаю. Да и помолчи ты хоть минутку…

Накануне вечером, перед сном (в связи с матушкиным горем Софи сама укладывала спать младших братьев и читала им на ночь) шестилетний Сережа вдруг вскочил с кроватки и, путаясь в длинной ночной рубашке, вскарабкался на колени к сестре, прижался горячим тельцем.

– Сонечка, душечка, скажи мне, не утаи, – истово зашептал он. – Я слышал, как мама с дядей Вениамином говорила. Мы теперь нищие стали, да? По миру пойдем, будем милостыньку на паперти Христа ради просить? – Софи хотела успокоить брата, но не успела. Он продолжал шептать, захлебываясь, брызгая ей теплой слюнкой прямо в ухо. – Я с тобой, душечка Сонечка, пойду. Ты Лешку не бери, он плакса и на ручки будет проситься. Ты меня возьми. Я сильный, хорошо хожу и могу жалостно так петь. Я правду говорю, меня няня, когда еще маленький был, как Лешка, пешком в Роты водила, гривенник на конке сберегала. Там у нее друг сердечный, только это тайна и ты никому не говори. Я своими ножками туда доходил, верно… Сонечка, нам много подавать будут, и у нас всегда хлебушек будет и молочко. Мы далеко, далеко пойдем и всякие страны увидим. А потом я вырасту и на войну пойду, а все жалование буду тебе отсылать… Хочешь, я тебе сейчас жалостную песню спою?

– Нет, нет, Сереженька, милый, – прошептала Софи, с трудом удерживаясь и от слез, и от смеха. – Не надо мне петь. Ты сейчас лучше спи. А утро вечера мудренее…

Глава 5 В которой Софи вспоминает, что она влюблена, горничная Вера начинает свою игру, а Наталья Андреевна Домогатская пытается спасти честь и благосостояние семьи

После похорон и поминок наступило затишье. Детей никто не беспокоил, они были предоставлены сами себе. Но все, даже маленький Алексей, понимали: вот-вот все изменится и уж никогда-никогда не будет как раньше.

В городе не осталось почти никого из знакомых. Листья на деревьях подросли и из нежно-бархатистых стали грубо-сатиновыми. Запах мокрого навоза на улицах мешался с запахом черемухи. В квартире за занавешенными окнами темнели зеркала, и потерянно скрипел паркет. Младшие, притихнув, ждали неизбежного, Аннет молилась, Гриша сдавал гимназическую переэкзаменовку. Софи размышляла.

В первую очередь ей было ясно, что ее жизнь в семье – закончилась. После смерти папы это была уж не та семья. Что-то случится дальше, потому что никогда не бывает так, чтобы ничего не было. Как-то все будут жить, что-то новое образуется, но, в сущности, с этой другой семьей Софи почти ничего не связывало.