Сибирская любовь

– Знаешь что, – осторожно выдыхая, сказал он. – Ты пойди теперь к нему… к Дмитрию Михайловичу. Он во флигеле нынче. Поговори с ним. Может, сумеешь их как-нибудь… помирить… не знаю… коли Машенька с тобой говорить согласилась… так и… Иди, девочка. Иди…

Софи насторожилась, прищурила глаза, пристально вгляделась в лицо Гордеева. Хотела было что-то сказать, но удержала себя.

– Хорошо. Пойду.

Гордеев был уверен, что она разглядела его недомогание. Но здесь, несмотря на всю свою решительность и бесцеремонность, лезть не стала. Хотя и свернула явно неоконченный разговор.

– Спасибо тебе, – сам для себя неожиданно сказал он.

Софи кокетливо улыбнулась, присела в совершенно салонном книксене и аккуратно притворила за собой дверь.

– До-мо-гатская, – растирая ладонью грудь и шевеля губами, Гордеев повторил звучную фамилию. – Что ж с ней? Откуда?.. Евпраксия будто говорила, что она ехала за женихом, а того убили… Черт! Черт! Черт!!! – Иван Парфенович вскочил, опрокинув злополучный стакан. Стакан покатился полукругом, замер у бортика на краешке стола. – Ведь этот убитый жених Дубравин как раз жив, и именно к нему девочка сейчас и отправилась, думая, что идет объясняться из Машенькиных интересов с незнакомым ей Дмитрием Михайловичем Опалинским. А этот подлец ничего не рассказывал про петербургскую невесту… Да и к чему ему! Бог весть, как они расстались, и что он с ней… А теперь Машенька… Черт! Черт! Черт!!!

– Софья! Вернись! – ни на что не надеясь, позвал Гордеев. Ясно, что легконогая девочка уже на пути к развязке.

Что ж я наделал-то! А хотел хорошего. И все правильным казалось. А получилось…

Но надо теперь пойти. Предупредить. Исправить. Машеньку оборонить…

Гордеев сделал два тяжелых шага по направлению к двери, захрипел и медленно, цепляясь рукой, сполз по притолоке на пол.

Во дворе Софи глотнула морозного, но уж по-весеннему сладкого воздуха, огляделась, отыскивая флигель. Снег уже не скрипел, а как-то влажно взвизгивал под ногами. С крыши на солнечной стороне капали звонкие капли.

Аниска у порога бани вытряхивала половики. Здесь же копошились задиристые, ожившие после зимы воробьи, выхватывали какие-то крошки.

– Софья Павловна, вы Марью Иванну ищете?

– Кыш, Анисья! – отмахнулась Софи. – Не нарушай момента!

С усилием поддерживая в себе боевой порядок, девушка направилась к флигелю. Аниска проводила Софи взглядом, округлила глаза, уронила половики на грязный, ноздреватый сугроб, привычным жестом прижала ладонь ко рту, а другой рукой подхватила юбку…

У темной, давно некрашеной двери Софи задержалась, постучала кулачком. Мокрая, оттаявшая древесина гасила звук, и ответа не последовало. Вошла. Молодой человек в зеленом сюртуке сидел у стола, отвернувшись и явно о чем-то думая. Спина его была согнута таким образом, что заставляла предположить – думы были не особенно приятными и уж во всяком случае нелегкими.

«Кажется, у Мари есть-таки шанс!» – с удовлетворением подумала Софи и решила немедленно брать быка за рога.

– Как вам не стыдно надежды обмануть! Мари вас полюбила всей душой, а вы – что ж? Про деньги и дела я слышать не желаю – но неужели же вы ей объяснить не могли?!

Молодой человек оглянулся, вскочил, запахивая сюртук и с изумлением глядя на непрошенно ворвавшуюся к нему девушку.

Софи замерла на полуслове, прижав руки к груди и судорожно скомкав оборки на лифе. Вместо Дмитрия Михайловича Опалинского, управляющего и возлюбленного Машеньки Гордеевой, перед ней стоял Серж Дубравин, погибший в тайге.

Серж не сразу, но тоже узнал Софи. С петербургских времен она еще вытянулась, похудела, в лице появились отсутствующие прежде острота и определенность. И вроде бы глаза стали еще хрустальнее и умнее…

– Софи! – потрясенно сказал он. – Как вы здесь?! Почему?! Откуда?!

– Та-ак! – в необычных, растянутых к вискам глазах видимо мелькали расчеты. («Когда-нибудь машины такие сделают, – почему-то подумал Серж. – Считать и прочее. Заводишь туда задачу, а в окошечке – ответ…»). Считала Софи прекрасно. Смотрела в корень. – А что ж вы с настоящим-то Опалинским сделали? Неужто в тайге прикопали?

– Софья Павловна! Помилуйте! Погиб он от разбойников. Я ж не убивец какой!

– Не знаю, уж теперь ничего не знаю, Сергей Алексеевич… Вижу сейчас, что Никанор-то Вере намеки делал, остеречь хотел, как вы меня в Петербурге. А она – меня, да только я по глупости ни то, ни другое во внимание не приняла. Вера-то умна, но до конца разобраться не сумела, потому что в горячке лежала…

– Никанор?! Он пропал. Вы его тут видали? Вера, ваша горничная? Она тоже здесь? Но – почему?!

– Да это теперь важно ли? Но как же вы здесь, с Гордеевым?.. Небось, письмо какое-нибудь было или иной документ… Что ж… Было бы ясно… Но еще Мари…

Внезапно Серж почувствовал необыкновенно сильное и странное желание. Ему захотелось вернуться в холодную камеру егорьевской кутузки, лечь ничком на жесткую деревянную скамью, натянуть на голову сюртук и так лежать. Ничего не делать, ни с кем не разговаривать. И чтоб в двери был крепкий замок, который никого к нему не пропустит.