Сибирская любовь

В деревне Большое Сорокино поднимались «в ружье» бородатые, смурные казаки. Румяный подъесаул бодро покрикивал, то и дело на треть доставая шашку из узорчатых ножен и снова с треском вхлопывая ее обратно. Кроме него, бодрости, похоже, никто не испытывал. У многих казаков на прииске были знакомцы, сударушки (а у сударушек – отцы, братья и т. д.). Воевать против своих не хотелось. Иное дело – Светлозерье, Выселки, всей тайге известное разбойничье гнездо.

Но там-то нынче как раз тихо. В избах – ни души. Все, кто мог передвигаться, утекли в поселок. Только у подворья Матрены Лопахиной возился на цепи двухгодовалый медведь: ворчал, крутил головой, грыз и скреб когтями тяжелую загородку. Будто вовсе невмоготу ему стало сидеть на привязи, теперь, когда у двуногих – воля! Потом, словно по просьбе, явился уже знакомый ему большой человек, отодвинул засов и сбил цепь.

– Вот тебе шанс, – сказал он. – Ты по изначальному расположению судьбы – зверь. Живи теперь, коли сможешь, свободным.

И ушел куда-то, не заложив засов.

Немного подумав, молодой мишка, оглядываясь, вышел из частокола, и, высоко подбрасывая зад, затрусил к недалекому лесу.

Матрена тоже была здесь – в избе. Охала, гладя подстреленное плечо. И рада была, что не может никуда пойти – от греха-то подальше! – и тосковала. Жалко было Климентия, пропавшего ни за грош. А вот теперь и новый полюбовник, к которому успела присохнуть душа, хлопнул дверью, даже не попрощавшись. И Матрена знала, хоть никто ей об этом и не говорил, что больше никогда его не увидит.

Глава 44 В которой Машенька едет на прииск, а Софи описывает Элен потрясшие ее события

– Марья Ивановна! Сестрица Машенька!

Маша вздрогнула. Взгляд, пристывший к мутному окну, с трудом оторвался от него, она обернулась. Шорох внизу… Кажется, кто-то ее позвал? Или показалось? Голос не похож на Петин, а, кроме Пети, некому. Где же он все-таки? Когда все уехали, она пыталась его искать. Ходила по комнатам, заглянула в чулан, в подклеть. У тетки спрашивать было бесполезно – та молилась, не вставая с колен, ничего не видя и не слыша.

Маша понимала, что тоже должна молиться. Но не получалось почему-то. Внутри будто все замерзло, и мысли не складывались в слова. Только один вопрос – опять и опять, тупо, будто стук капели по подоконнику: зачем я здесь? Почему не с ними? Почему Софи послушалась? Она – там, а я – здесь… Почему?

– Машенька!

Вот – снова! Это в самом деле – ее зовут, и это не Петя! Она кинулась к двери. Шаль зацепилась за что-то, слетела с плеча – она не заметила. Ступеньки… она их тоже не заметила, тех самых ступенек, по которым еще недавно спускаться была – целая проблема. Вбежала в нижнюю гостиную, огляделась:

– Кто здесь?

И застыла, увидев Петю.

Брат лежал, раскинувшись, на широком диване. Взгляд широко раскрытых глаз уперт в потолок. За короткий миг Маша испытала – одно за другим – три сильных чувства. Сперва – ужас: и с ним неладно! Потом, почуяв сивушный дух – облегчение. И тут же – такую лютую ненависть к братцу, что едва не задохнулась.

– Приди в себя! – она хлестнула его по щеке – раз и другой, без всякой пользы. Схватила со стола кувшин с брусничной водой… Но тут ее снова позвали, теперь было понятно откуда – из сеней, и она, прижав к груди разом забытый кувшин, побежала на зов.

– Сестрица, это вы? Вы меня помните? Как лошадку мне подарили…

Маленькая фигурка выступила из полумрака. Маша и впрямь признала ее не сразу.

– Я – Ваня! Я прибежал сказать, чтоб они туда не ехали! А они уже…

– Ванечка, Господи, – Маша наконец узнала мальчика. Быстро взяла за руку. Так тепло стало – хоть одна живая душа! И слезы, что замерзли комом где-то в горле, вдруг растаяли и оказались близко.

Но он ведь не просто так пришел! Он сказал…

– Ванечка, что?

– Их убьют всех! Там… понимаете, они хотят батюшку нашего погубить и господина Опалинского. Для того и бунт затеяли! Я боялся… думал, а вдруг мне тогда почудилось… и вдруг… Бежать же надо! – мальчик глотал слова, вцепившись Машеньке в руку, круглые глаза его расплывчато блестели.

– Погоди, успокойся. Кто – они?

– Да Полушкин же! Николай Викентьич! И…

– Да? – Маша прижала к губам стиснутый кулак. Удивления не было. Почему-то показалось – она всегда это знала. Торжественный Николаша, с трудом подбирающий слова: я пришел нынче, чтобы предложить вам венчаться… дело не терпит отлагательств… Такой красивый, золотые волосы волной на лбу, лазоревые очи сверкают.

Лазоревые! Она засмеялась. Вогульский-то шаман был прав, оказывается.

– Сестрица, вы чего?

– Ох, прости, Ваня, прости. Я сейчас… Сейчас поедем!

Она бегом вернулась в гостиную. Размахнувшись, выплеснула брусничную воду из кувшина Петруше в лицо. Тот вскинулся, замычал, таращась на нее бессмысленно.

– Т-ты… чего?

– Петя, очнись! Поедем! Бунт на прииске! Николаша… ну, пожалуйста!

Петя, мотая головой, попытался усмехнуться. С трудом поднял руку и многозначительно погрозил ей пальцем:

– Никола-аша! И ты тоже… с ним? Отцеубийство? Не допущу!

– Так ты знал, – тихо ахнула Маша.