Сибирская любовь

Недавно меня несказанно удивила Вера. Для меня уже то поразительно, что она легко говорит и о смерти Матвея Александровича, и о своей тоске по нему, и об их любви (от этих рассказов у меня по всему телу мурашки бегают, потому что Вера крестьянка и многие вещи, о которых в обществе говорить не принято, называет своими именами). Так вот, в одном из разговоров о печальных событиях она вдруг заявила, что Коронин и рабочие правы. “В чем это они правы?!” – спросила я. Вера объяснила, что та опора, которая, по всей видимости, была в мире раньше, когда честь, образование, власть и прочее было принадлежностью одного сословия, себя изжила. Это, мол, все красиво и благородно, но уже почти умерло. Надо, мол, все как-то перемешать. “А какая ж тогда основа, если все перемешано, и нет ни чести, ни благородства?” – поинтересовалась я. Вера честно задумалась, а потом сказала, что деньги, по ее мнению, вполне подходят, и даже попыталась мне эту позицию растолковать. Я не поняла, но подумала, что, даже если она права (а Вера чертовски, местами просто неприятно умна!), то я не хотела бы жить в таком мире.

Теперь, когда с Верой и ребенком все определилось, меня уж ничего не задерживает в Егорьевске. Тем более, что и деньги есть.

Так что до свидания и с надеждой на встречу, ежели ты, конечно, не позабыла вовсе свою сумасбродную подругу – Софи Домогатскую.

– Софи! Софи! Софи! Здравствуй, здравствуй, здравствуй! – Элен бежала по галерее особняка Скавронских и не утирала слез.

Софи стояла молча, отстраненная, бледная, одетая не бедно, но с совершеннейшим отсутствием того вызывающего шика, который так ясно помнился Элен в облике подруги.

Когда объятия сомкнулись, Элен почувствовала, что Софи дрожит.

– Милая, милая! – Элен покрыла поцелуями лицо подруги. – Как я скучала! Мне так много тебе сказать! Я тебе писала, писала в Егорьевск… Ты получала ли мои письма? По твоим нельзя понять…

– Они все у меня, – сказала Софи и Элен заметила, что и голос ее изменился – стал более низким и звучным. – Я их там получала, но не распечатывала. Пока назад ехала, все прочла, все знаю. Прости. Я боялась их там читать. Я знала, ты будешь рассказывать про домашних, про Петербург, про все… Боялась не выдержать… Ты понимаешь теперь?

Элен медленно кивнула.

– Как у тебя с Василием Головниным?

– Он… он мне на той неделе, в четверг предложение сделал… – Элен отвернулась, мило зардевшись.

– Что ж ты?

– Я сказала: да!

– Поздравляю. От души поздравляю. Когда помолвка, свадьба?

– Еще не решили… Но что ж обо мне?! Ты! Как это удивительно все!.. Пойдем, пойдем ко мне, я тебе покажу!

– Что же?

– Пойдем!

В розовых апартаментах Элен выдвинула ящик комода, достала большую, обитую кожей шкатулку, раскрыла ее, вытащила толстую, дорого переплетенную тетрадь в тисненой золоченой обложке, и с торжествующей улыбкой протянула ее Софи.

– Что это? – удивилась девушка.

– Это твои письма ко мне. Из Сибири. Все восемнадцать штук. Всего семьдесят девять страниц. Нравится?

– Да-а… – неопределенно протянула Софи. – Внушительная штучка…

– Штучка?! – возмущенно вскрикнула Элен. – Да это настоящий роман! Все, все над Верой с Матвеем Александровичем плакали! И когда Никанор на нее смотрел… А Кэти (помнишь ее, косенькая?) просто в Машеньку влюбилась! Ты прости, я удержаться не могла, давала девушкам читать… Все говорят, что у тебя лучше, чем у французов. Это, как хочешь, издавать надо…

– Да брось ты, – Софи пренебрежительно отмахнулась.

– Не брошу! – решительно заявила Элен. – Если ты мне право дашь, я с Васей поговорю, он даст совет, куда обратиться. Это – настоящие люди, чувства! У тебя талант!

– Ну уж ты скажешь… – Софи наконец смутилась. – Какой же роман, о чем?