Сибирская любовь

– Что примолк-то? Развел фантазии! – Иван Парфенович, не подозревавший, разумеется, о видениях своего управляющего, сердито пристукнул ладонью по большой тетради в черном коленкоровом переплете, лежавшей перед ним на столе. – Верно Виноградов писал о тебе: всё идеалы да возвышенные чувства! Участники процесса! – передразнил, скривившись. – Сюда-то заглядывал, нет? Где у меня капиталы все и на что рассчитаны – знаешь? Копейки нет свободной! Да если я начну, как ты, с идеалами… – он явно ожидал возражений, но их не последовало. Тогда, помолчав секунду, он проговорил нехотя:

– Насчет того, что – люди, ты, конечно, прав. Ну, вот и давай… Объясни им там, не как Матвей – по-человечески… А денег нет! Скажи: выйдет добрать за октябрь – дам при расчете, нет – пусть весны дожидаются. Все, разговор окончен.

По-человечески! – с усмешкой повторил Серж, выходя из конторы. Да уж, трепаться мы можем. Равных нет… Он, щурясь от света, поглядел в солнечное небо. Было тепло и безветренно, и почему-то почти с болью ощущалось, что ясная осень доживает последние деньки. Вот скоро – может, и завтра! – падет мгла, и холод, и ледяной дождь, и белые мухи…Ну, и ладно! Посмотрим, так ли страшна хваленая сибирская зима. Он сорвал с куста прутик с желтым листком и, беспечно посвистывая, направился к конюшне.

Однако попасть на прииск он в этот день не сумел. Недалеко от поворота на Кузятино – там, где росли три сосны из одного неохватного комля, – из кустов вывалился вдруг то ли медведь, то ли дикий лесной человек, а на самом деле – гордеевский кучер Игнатий. Увидел всадника – и кинулся навстречу:

– Батюшка! Димитрий Михайлович! Вот прямо-таки Бог послал! Сюда, сюда скорее! – ухватив Огонька за повод, он едва не потащил Сержа с седла, торопливо объясняя:

– Завязли! Говорил, нельзя сюда сворачивать, да этот косоглазый черт уперся: проедем, и все тут! Как же! Проехали! Завязли как есть! А я один, что я могу?..

Вид у него был самый что ни на есть отчаянный: без шапки, с ног до головы в грязи, даже на вздыбленных волосах и бороде – бурые брызги. Серж перевел дыхание, чувствуя, как тает стиснувший было сердце страх. Всего-навсего Игнатий. Всего-навсего завязли.

И что, так и буду теперь всю жизнь обмирать по всякому поводу, подумал он ожесточенно. Нет уж. Надо разобраться!

– Сейчас разберемся, – заявил он и шагнул с дороги следом за кучером.

Идти пришлось недолго. Они пробрались напрямик через колючий малинник – Огонек фыркал и упирался, но Игнатий тащил его железной рукой, – потом впереди открылась большая прогалина; в жухлой траве еще торчали кое-где черные пни, следы давнего пожара.

– Вона, – Игнатий мотнул бородой, показывая куда-то вбок, – кузятинские тут ходят, протоптали тропку, мол, до самого до места – это Алеша-то мне, – вот мы и сунулись с таратайкой!

Тропа бежала, с краю задевая прогалину; а подальше, за деревьями, нашлась и таратайка. Маленькая тележка, весело расписанная зеленым и желтым, предназначалась в гордеевском хозяйстве для недальних выездов. Хороша она была тем, что всего два человека, если один возьмется сзади, а второй ухватит под уздцы лошадей, – смогли бы выволочь ее из любой ямы. Например, из той, в какую она угодила сейчас: в эту колдобину дожди все лето лили воду, а пихты расстилали над нею лапы, оберегая от солнца, – вот и вышла такая ловушка, что бедная таратайка завалилась почти набок, высоко задрав колесо.

Игнатий тут же начал объяснять, что ловушку он загодя заметил и сумел бы миновать, если бы Орлик сдуру не шарахнулся, – Серж перебил, оглядываясь:

– Так ты, что, – один? Зачем же, в самом деле…

– Он не один, – послышался совсем близко голос, и в следующий миг он увидел Машу Гордееву.

Она стояла, придерживаясь за ствол березы. В платке с кистями, повязанном почти по-деревенски, и в широком салопе, одна пола которого тяжело повисла, темная от грязи. Пушистые светлые пряди выбивались из-под платка, точно как в тот раз, когда Серж увидел ее на крыльце собрания, – и, как и тогда, она показалась ему очень тоненькой и хрупкой – на излом – в этом ворохе неуклюжих одежд.

Вот именно: на излом, подумал он, невпопад вспоминая петербургскую хрустальную девочку. Да уж, та – хоть и хрустальная, а поди сломай. Согнется и тут же выпрямится, еще и тебя хлестнет наотмашь. А эта…

Смотрела эта, надо сказать, весьма сердито, будто не кто иной как Серж подтолкнул ее экипаж в колдобину; и, когда он приблизился к ней, попятилась. А он открыл было рот, чтобы озвучить удивление и заботу: каким мол ветром вас, Марья Ивановна, сюда занесло, да не ушиблись ли! – но вовремя догадался закрыть. Маша – совершенно цела, это видно. И без дурацких вопросов лучше обойтись. Он молча поклонился, сняв фуражку.

– Здравствуйте, Дмитрий Михайлович, – проговорила она отрывисто; и, держась за березу, сделала еще один осторожный шаг назад, – вы очень вовремя появились. Только тут грязно.

Серж улыбнулся.

– Постараюсь не утонуть.