Сибирская роза

– Я недалеко скажу, вы уберегли главное, – с ласковой настойчивостью заговорил Бормачёв. – Не поддались на делёжку борца. Костища эта сахарная, здоровенная, и по оплошке согласись вы делиться, блинохват Кребс проще простого вырвал бы её у вас и заиграл бы всю. Ох уж эти учёные! Они, наверно, потому называются учёными, что учёны тому, как и у кого что стоящее уморщить. Самим дотумкать – шариков невдохват, а хапнуть готовенькое – они тут как тут. То стащат что у природы, то у травника. Ну, разве секрет, что часто и густо научная медицина добывает свои новшества из недр копилки народной? То, что народная делала веками, научная нынче объявляет открытием. И преподносит его так, будто бы она сама до всего до этого доехала. А чтоб за народной признать хоть какую малость и преподнести её научно пригодной, так сказать, к употреблению – ни Боже мой! Сама не может, но и наперёд себя уж не пустит. А до чего эта дамесса спесива, чванлива, глупа, как лесковская купоросная фея? Глупа! Зато в чине учёной. Каково? Иные шустрые учёнишки попросту шельмуют народную медицину и очень, и очень напрасно. Переживём мы свою смутную полосу, не развалимся. Само время повернёт учёную даму лицом к народной медицине. Хочешь не хочешь, а ещё ка-ак повернёт! Ещё расплеснётся у нас же в Борске институт народной медицины. Станут испытывать народные методы. И испытав, и утвердившись, запустят широко в практику, во все учебники. Верю, как в утро, пробьёт час, будут люди выбирать между народной и научной медициной. Лечиться человеку – он на разгувилке. Идти в какую поликлинику? В какую больницу? К народникам или к официальщикам? Люди умные, скоро поймут, к кому им пришатнуться. Тогда наука живей завертится. А сейчас… Это ужас! Сейчас чтоб внедрить новый препарат, ей надо двенадцать лет. Правда, новый сорт пшеницы вводят за пятнадцать. Но к чему равняться на худшее? Классно всё будет в будущем… А пока… Вот вам геморройка, в нашем миру, в просторечии, старичок Гем. Мы медики, стыдиться разучены. Легче сказать, чем не лечим этого старичка, а человек и тридцать лет мается. А что делает бабунька? Я сам деревенский. У нас в Колпакском нет не то что больницы, нет и медпункта. Кого прижмёт, мчат в соседнее Узорово к фельдшерке, а наичаще обходятся подножными средствами. Про старичка… У бабушки нет ни наших заводских, ни валютных снадобий, чем безуспешно пользует учёная медицина. Не из аптеки бабушка носит здоровье. Она присоветует простенькие свечечки из сырой картошки или бросовую луковую шелуху. Подержи эту рубашечку в кипятке, прикладывай на ночь к попонии. Можно каждую ночь. А можно и через ночь. Отходит с месяцок, ваш старикашка усох, накрылся медным тазиком… Эхэ-хэ и так далее…

Бормачёв осёкся, приутих.

Ему стало вдруг как-то неловко.

«У человека судьба на ниточке, а ты про что молотишь? Ух и мо-ло-дец!» – выговорил себе ядовито и, виновато подгорюнившись, уставился Таисии Викторовне прямо в глаза.

Он выдержал её долгий вопросительный взгляд и не сморгнул. Ни разу не сморгнул!

Это его несколько подживило.

От природы схватчивый, лукавый, он стыдился смотреть людям в глаза, когда навязывал чью-нибудь волю сверху, душа к которой у него не лежала. При этом глаза его бегали, как стрелка домашних ручных весов, когда на крючке тяжело и палец дрожью бьёт. Сегодня на весах слишком много, чтобы уступчиво, лукаво приплясывать под чужую, кребсовскую дудку. Хватит подплясок!

Таисию Викторовну свёл с толку этот открытый, честный взгляд. Почему Бормачёв так прямо, даже с каким-то внутренним вызовом так прямо смотрит ей в глаза? Начал разговор с нею ладно. На разговоре он хороший… Она поверила, что он ей союзник, но телефонная его говоруха заставила её думать иначе: «Не-ет, не союзник. Это какой-то парень-шнырь… Зато после! После! Говорено вдоволе, выше бровей наморожено! Да что всё это? Искреннее желание мне подмочь, иль всё это пустозвонная словесная эквилибристика?! Ну чего разводить галимастику? В моих интересах не восстанавливать меня в диспансере… Гмг… Тут, пожалуй, что-то от живой правды… Ну, вернусь… Так что, они в обнимашки ко мне кинутся? Ой ли… Наверняка встретят ещё бóльшими препятствиями. Нечего мне там, чучелу заболотскому, делать, нечего… Тогда где и что мне делать?»

Таисия Викторовна примирительно улыбнулась Бормачёву:

– Насчёт диспансера, пожалуй, вы правы… Тогда что вы можете мне предложить?

– Конечно, не век разговоры размузыкивать… Что я могу? Что у меня есть кроме этого номерного тронишки? – он вяло хлопнул по жестяному номерку на боку стола. – Что?

Ему вспомнилось, как в беседе один на один Кребс настоятельно рекомендовал навсегда разлучить Закавырцеву с диспансером. Даже поставил вопрос так: я или она. Видите, он, консультант диспансера, не может её видеть с некоторых пор.

И не надо. Я и сам, подумалось тогда Бормачёву, не верну её вам в диспансер, не кину на растерзание. Не ходить вам с нею по одной стёжке. А куда её устраивать?