Сибирская роза

– С внезапу на втором взводе или на развязях ещё не то сморозишь… Ничего… Не враз… Ещё малок поотвечают и прижукнут, выпятят языки.[67] Крутовато за них взялись, крутовато. Очень даже правильно! Жаль, есть пробуксовочки. Ну да Москва не в день строилась. В продуктовых нет горячего – вина, водки, – а пива хоть топись. Многие ученики, сменив квалификацию, перескакивают на пиво. Копируется американская ошибка… В тридцатых в Штатах был ух грозный сухой закон. Исчезли вино, водка. Пиво оставили. Пиво и подвело. Даже шутка потом такая выплеснулась: «Сухой закон захлебнулся пивом». Конечно, всё скопом, хоть в щепки разбейся, не ухватишь, где-то будет и рваться, но главное делается, и делается густовато, прочно. Пора трезветь русскому. Как говорили в старину, трезвитеся и бодрствуйте!

Дома, пока Таисия Викторовна собирала на стол, Лариса в спальной сложила весёлую фестивальную кепочку из крашеного тонкого картона (в киоске прошлым летом, в фестиваль молодежи и студентов, брала), крикнула:

– Бабушка! Пожалуйте к зеркалу и закройте на минуточку глаза!

Заинтригованная Таисия Викторовна на пальчиках поспешно подбежала к зеркалу у входной двери. Старательно зажмурилась.

Лариса сняла с неё беретку, надела кепочку. Оценила, хорошо ли сидит кепочка, и, удовлетворённая, сама себе кивнула. Потом приколола бабушке значок.

– А теперь смотрите.

Таисия Викторовна глянула на себя в зеркале.

– Ёлкин дед, какая красота! – отшатнулась в изумлении. – Кака-ая красотень!

С детским восторгом впилась она изучать свою кепчонишку, не отрываясь от зеркала, и бережно, в упоении трогая подушечками пальцев свою обнову то там, то там.

– Козырёчек небесно-голубой… по краю алая полоска… С боков тоже небесно-голубая, а верх белый… По верху белая широкая полоса… С обеих сторон в ней по шесть тонких полосочек. С краю оранжевая, потом тёмно-зелёная, узенькая белая, голубая, белая пошире, красная… А над самым козырёчком, на белом просторе, фестивальная ромашка… Волшебная кепчушечка!.. А значок «Катюша»… Малышка в кокошнике-ромашишке…

– Художник Веременко рисовал не условную русскую Катюшу. Эта девчурка его племяшка…

– Спасибствую, Ларик, что не забыла про сувениры. Я так ждала… Только за ними и отпустила тебя в прошлое лето на фестиваль… Хотя… что я… Как было не пустить? Ты ж и пела, и была в медбригаде… прислуживала фестивалю…

– И пела, бабушка, и была…

– Спасибо.

Таисия Викторовна поцеловала внучку и, подхватив её за круглявые бока, закружила в вальсе, подыгрывая себе языком.

Кружилась Лариса растерянно-трудновато, и уже через минуту Таисия Викторовна ласково оттолкнула её от себя на диван так ловко, что та, сама того не ожидая, сдобно и почти плавно опустилась недвижимостью на мягкий столовский диван.

Докружившись одна до стены с гитарой, Таисия Викторовна сняла её. Не переставая танцевать, заиграла и вытянула не знакомую Ларисе озороватую песенку на французском языке.

Бабушка танцевала и пела, и было в ней столько живости, огня, азарта, что Лариса, отчего-то совестясь своей приворожительной молодой плотной стати, не решалась смотреть ей прямо в глаза и лишь изредка взглядывала на неё восхищённо-завистливо, думая:

«Боже! Мне двадцать два, а кто я рядом с нею? Перекормленная ленивая тумба… Стыдоха… А она… юла… ангорская козочка… Разве кто осмелится дать ей её семьдесят шесть? Осмелится?»

Песенка уже кончилась, а Таисия Викторовна всё играла и кружилась, прижимая всё тесней к себе старенькую, в трещинках, гитару.

Мало-помалу неясный стыд перед бабушкой разломало, унесло, и Лариса, поддавшись вся обаянию бабушки, пялилась на неё с нескрываемым младенческим озарением.

– А недаром я брала на плясках реванш у своего у благоверика за то, что он был умный, умней меня! Ай и недаром!

Таисия Викторовна зарделась.

Эко расхвалилась старушня!

– Бабушка, а откуда вы знаете французскую песенку?

– Ну вот… Да этой песенке семь десятков. Се-емь! Я ведь и петь, и плясать научилась смалку.

Она стала кружиться медленней и играть тише не потому, что устала, – вспомнилась гимназия.

– Покопалась в голове, вспомнилось… Воспоминательша… Вспомнилась гимназия… Приготовишка ещё была. Жила в пансионате при гимназии в Борске… Приехал на лошадях отец за мной на каникулы. Едем. Папа и спрашивает: ну как, Таёжка, учёба? Я и подхвались: знаю уже тринадцать танцев! И танцы всё крючковатые. И ну перечислять взахлёб. Падеспань – поди спать! Падепатинер. Краковяк. Венгерка. Полечка. Полизен. Вальс… Папа в удивлении пихает шапку на макушку. Да-а, говорит, умна, способна… Покончила тольке первый, подготовительный, а уже тринадцать знашь! А чё ж, плясея, даль-то ждать с тебя? А?… В чём, в чём, а по части танцев меня не перескакать. Могу дробушки отбивать…

Нехотя, на красоту, на любование заперебирала чечётошно ногами, звончато, густовато остукивая пол.