Сибирская роза

— Это что ж?… И конгресс, и библиотека всё на свои грошики?

— Да уж не на ваши…

«Её выгнали за борец, — расстраиваясь, подумал он, — а она на свои полетела на конгресс, в библиотеку просвещаться до конца по части борца?… Ох народушко, ох народушко… Какие тебя силы и держат? — Бормачёв отвернулся от Таисии Викторовны. Ему совестно стало, что эта женщина, маленькая, хрупкая, измождённая, увидит давящие его слёзы. — Наша учёная элита шмындяет в столичные библиотеки сдирать у чужих свои кандидатско-докторские опусы только по научным командировкам. А навар каков от тех опусов? Мышам гарантируется безбедное житье! О мышах думают. А о людях, о горьких пиндигашках, ждущих капелек этой великой издёрганной бабы так, как ждёт молока ребёнок, припадая к материнской груди, — об этих-то когда и кто всерьёз начнет думать?»

Бормачёв сделал вид, что у него развязался шнурок, нагнулся к ногам. Вытер глаза платком и сел как-то неестественно ровно, будто аршин проглотил.

Он старался не смотреть Таисии Викторовне в глаза.

— Дела такие! — отрывисто начал он. — Москва дорого обходится всем. Пожалуй, вы в долгах как в шелках. Надо за дела браться. А дела такие. Больные требовали разобраться, за что это сняли вас. Наши люди разобрались. Нудлер не ваша медалька и не вам ею отсвечивать. И прочие пункты ваших прегрешений вздор, чистейший вздор, глупейший вздор!

Бормачёв говорил всё резче, всё запальней, всё громче. Смелел от нарастающей, закипающей в нём злости. Смелел смелостью труса, оказавшегося ночью в лесу. Он один, кругом ночь, темь чёрная. Страшно. Но вот заговорил сам с собой, и звучащий собственный голос покрывает, глушит в человеке страх, укрепляет человека зябкой силой, зябкой твёрдостью.

Вместе со стулом Бормачёв повернулся к Таисии Викторовне и продолжал, прямо уже глядя ей в глаза.

— Вот тут, — показал за плечо большим пальцем на стену, где висели правила для руководителя, — десятый пункт гласит: если твои распоряжения оказались ошибочными, признай и исправь. Я вас не увольнял, это сделал Грицианов. Я извиняюсь перед вами за Грицианова. Но это извинение на хлеб не намажешь вместо масла. Мне гораздо ближе, мне гораздо приятней другой пункт моих правил: всегда благодари подчиненного за хорошую работу. По отношению к вам я бы делал это с большой охотой и часто. Да что вам мои благодарности! По закону я обязан восстановить вас на работе. Да именно в ваших интересах и не восстановлю!

— П-почему? — привстала от изумления Таисия Викторовна. — И вы сживаете меня с места?… Ни с сеча ни с плеча…[54] Какая-то мизгирова сеть…[55] Если уж изъясняться на языке ваших настенных правил, так рядом с пунктом про благодарность есть и такой: будь справедливым особенно в отношении к подчинённым.

— Именно чувство настоящей, нас-то-я-щей, а не видимой, призрачной справедливости и вынуждает меня не восстанавливать вас.

— Это что-то из серии доморощенной оригинальности, — тонко пискнула Таисия Викторовна. — Как ножом по обуху резанули…

— Нет, это из серии «Хочешь жить — вертись с умом».

— То есть, «когда хочешь выиграть, прикинься глупцом, это принесёт больше пользы»? — выхватила она совет из-под стекла.

— Не совсем… Однако… Что-то в этом направлении… Я могу вас восстановить. А зачем? Я смотрю чуточку дальше завтрашнего дня…

— Но до завтра надо ещё дожить.

— Доживёте! — с апломбом заверил Бормачёв. — Куда вы денетесь? Но пока мы живём в сегодня, давайте о том, что мы имеем на эту минуту. Ситуация для вас в диспансере сложилась архитрудная. Тупиковая ситуация…

— Из тупика выходят по тому… по тем же рельсам, по которым и загоняли в тупик. Не так ли?