Сибирская роза

— Он! Он! Он прямо и наругал. Делай операцию! Все-таки два-три месяца поживёшь! И с его резучих слов поймала моя Пятачиха, взяла резон: что так смерть, что так смерть. И вырешила уйти без результата. Нету никаких лечений и помощи от врачунов. Чирья знай вырезывают, да болятки вставляют… И расположилась Пятачиха по всяким подсказкам вылезти из болезни. Как-то в разговоре с одной недужницей услыхала про вас… Вы и подбери её на свои капельки. Стала моя Пятачиха спать, боли как ножом обрезало. То ела — хворому всё горько! — закусывала как воробей, а то разбежалась есть. Слоновий явился аппетит и на еду, и на сон. Только поела, тут упала и пропала — уснула без задних гач. Начали вы её своими божьими капельками готовить к операции. Упустя три недели легла она на стол. Чувствовала себя расхорошо, и вес прибыл. Уже сорок семь кило. Немного навела тело, подправилась. Операция сошла благополучно за три часа и сорок восемь минут. Сердечного укола не приняла, из памяти не выходила и в памяти привезли в палату. На вторы сутки мела лазаретны и домашни обеды, всё заподряд мела от картошки до селёдки. А вот кого клали под операцию, да не лечили вашими генерал-капельками, не уцелели. В одной палате с ей лежали Баулова, Танюка Зайчикова, Филимониха, Сонюшкина, Журова, Луковка — все примёрли. А она борзым коньком бегат! Здоровёхонька, как боец!.. А потом приключилось с ейной дочкой… Назначили лечение лучами. Но из-за воспаления брюшины провели тольке половину курса и списали домой. Лечись воздухом! А она вознялась на ваших капельках! Через какую-то времю приходит в диспансерок на проверку. В легистратуре ель отыскали карточку и знаете где? Торчала там, где вже помершие! Ить до чего была плоха, кода выписывали на воздух. Не верили, что будет жить. Потом сам варяжистый Кребс из большой больницы смотрел. Смотрела Желтоглазова. Здорова, здорова! Сняли группу. Было это… Желтоглазова тольке-тольке выдерлась в главные в диспансере, раз этот с царской фамильёй слетел с копылков…

Таисия Викторовна грустно усмехнулась:

Эх, Грицианов, Грицианов… Никуда-то ты, Сабо Самой, не сгодился. Ни в мир, ни в пир, ни в добрые люди… Жил смешно, а со сцены сошёл грешно.

Ревизоры откопали у Грицианова растрату, которую можно было покрыть лишь десятью годами в «доме без архитектурных излишеств».

На суде Грицианов патетически пел, что пропавшие деньги ушли на невиданное и неслыханное досель развитие как раз того участка, который вела Таисия Викторовна.

Все пенно дадакали, особенно пенилась вулканом Желтоглазова. А Таисия Викторовна возьми да скажи, как было. Да, сказала она, развитие действительно невиданное, неслыханное в том смысле, что его никто не видел, никто о нём не слышал, а денюжкам приделали ножки, и они ушли-уплыли налево, в том числе и на зряплату двум бугаям, лепили докторскую Грицианову.

Как диктовала этика суровой необходимости, эти нештатные гении скрылись в неизвестном, по авторитетным слухам, зигзагообразном направлении. Делать Грицианова по полной форме доктором медицинских наук им было уже просто некогда. Защищаться надлежало собственной персоной.

Судьбе угодно было смешать божье с грешным. Дело до громкой грициановской защиты на учёном миру не доехало. Пришлось ограничиться глухой, меланхоличной защитой в народном суде.

— Все прошли лабораторию Грицианова, одна Закавырцева осталась необработанной, неохваченной, — съязвил на том заседании прокурор.

В местах отдалённых Грицианов встрепенулся, припиявился к образцовой жизни так, что через полсрока, подпав, подкатившись под амнистию, вернулся.

Угрелся где-то в медицинских сферах, присох на тихих ролях. Где-то в каком-то затрапезненьком санаторишке что-то скромненько возглавил. А попутно скоро вознёсся по общественной линии, выхватил себе какой-то секторок, выдавал удостоверения тем, кто окончил вечерний университет марксизма-ленинизма.

Окончила с отличием университет и Таисия Викторовна. Приходит за удостоверением, а Грицианов и говорит:

— Никакого удостоверения тебе не будет. Сабо самой, будешь знать, как правдушкой по судам трясти.

Таисия Викторовна только сочно рассмеялась.

— Смейся, смейся, — сказал Грицианов. — А без этого удостоверения нет тебе ходу в науку! «Дорогой друг дешево не продаст».

— А я, «дружок», и не собираюсь в науку. А понадобится, так я зачётку покажу. Зачётку-то я не сдала, а там одни пятёрки. Зачётка-то уж поважней.

Вот на такой комедии они и расстались.

Съехал Грицианов куда-то из Борска. По слухам, уже умер.

Увы, всякая комедия тоже кончается. Само собой.

Под другой крышей другая исповедь.

— Лечащим моим врачом была сама Желтоглазова.

Приняла я шесть зарядок.

Девятнадцатого мая выписали из диспансера. А в ночь на двадцатое подскочила температура до тридцати восьми и пять. Пульс участился. Девяносто четыре удара.