Сибирская сага. История семьи

Папа всегда занимался руководящей работой – и в комсомоле, и потом, когда его приняли в партию. Он не был военнообязанным – у него был «белый билет» по здоровью. В молодости они с маминым братом, а моим дядей Шурой Вебером страстно мечтали пойти в Красную армию. Дядю Шуру взяли, а папу не пропустили из-за зрения – он ходил в очках. Ранее он перенес заболевание легких, подозревали туберкулез. Доктора не справлялись, помогла одна старая женщина в далекой таежной деревне, куда папу отвез его отец – мой дед Евстафий Лукич Тетерин. Папа там жил несколько месяцев и вернулся, как он считал, здоровым. Однако медкомиссия забраковала его по зрению, да и легкие военным врачам тоже не понравились.

Однако теперь была совсем другая обстановка. Папа привык быть всегда на переднем крае. Закрыться «белым билетом» – не в его правилах. В военкомате ему отказали:

– Приказа брать на фронт «белобилетников» не было, пожалуйста, не мешайте работать.

Он написал прошение Ворошилову рассмотреть его дело индивидуально и зачислить рядовым в Красную армию, но ответа не получил. В военкомате сказали, что в отдаленных селах все мужики и даже молодые женщины ушли на войну, остались одни старики. Хочешь помочь Родине – поезжай и возьми какое-нибудь хозяйство. Там от тебя больше пользы будет, чем на фронте.

Папа сам выбрал какое-то далекое село и написал заявление о переводе. Мама была в шоке, но спорить с любимым мужем не могла. Мы приехали в эту деревню. Я так и не знаю ее названия – мама не могла вспомнить, слишком много лет прошло. Поселились у приятной пожилой женщины, сыновья которой ушли на фронт. А через несколько дней пришел ответ из Москвы. Папе позвонили из военкомата, страшно удивленные тем, что на его имя поступило письмо от Ворошилова. Конечно, вряд ли его писал сам Ворошилов, скорей всего, какой-нибудь штабист. Папа уехал в центр, мы остались ждать. Вскоре папа позвонил в контору и попросил, чтобы нас с мамой отправили проводить его на фронт.

На площади перед призывным пунктом собралось много народу. Мы пришли вместе с папой. Он оставил нас, сказав, чтобы мы стояли на месте и ждали его. Через некоторое время он вернулся, отдал маме две коробки, а меня взял на руки. Мы пошли в сквер на соседней улице.

Папа нес меня на руках. Я всю жизнь вспоминаю это ощущение. Мне было уже пять лет, ноша не такая уж легкая. Я обхватила его обеими руками за шею, крепко прижалась, запоминая его запах – запах кожаного ремня и сумки. Я понимала, что он больше никогда не понесет меня вот так – ведь к тому времени, как он вернется, я вырасту. Я слышу, как он дышит в такт шагам. Мне очень жалко папу, себя и бегущую за нами маму, которая за последние дни стала какая-то другая. Ее большие глаза стали очень грустными, вокруг них появились темные круги. Она совсем перестала смеяться и только иногда криво улыбалась в ответ на какую-нибудь мою выходку.

Мы нашли свободную скамейку и сели. Папа, не спуская меня с рук, нежно гладил маму по голове:

– Ну что ты, Машенька? Не убивайся так! Ты же знаешь, что я не могу оставаться в стороне. Ты у меня умница, ты все понимаешь. Без меня, уверен, вы не пропадете. У тебя золотые руки, и трудолюбия тебе не занимать. Мы скоро разобьем фашистов, и я вернусь. Вот увидишь! Береги себя и нашу доченьку!

Он забрал у мамы коробки, из одной достал красивую голубую шапочку типа берета. Надел на меня. Другая коробка была с моими любимыми конфетами «Мармелад в шоколаде».

Заиграла труба, возвещая о сборе призывников. Мама заплакала, прижавшись к папе. Мы подошли к колонне, в которой должен был идти папа. Мама не хотела его отпускать, папа смущенно уговаривал ее. Неподалеку стояли машины со скамейками в кузове. Через какое-то время дали команду «по машинам». Мама опять побежала к папе, крепко обняла его, не желая отпускать от себя.

Колонна машин тронулась, пока медленно. Папу звали друзья. Наконец он освободился от маминых объятий и побежал за машиной. Заскочил на подножку, товарищи подхватили его и подняли в кузов. Мы с мамой, вместе со всеми провожающими, побежали по обочине дороги вслед за уходящей колонной. Было страшно пыльно, шумели моторы, кричали люди… Уже уехали машины, даже пыль начала оседать, а обезумевшая толпа продолжала бежать. Я очень устала. Ноги не слушались, я то и дело спотыкалась, повисая на маминой руке. Наконец мама остановилась, взяла меня на руки, обессиленно села прямо на землю и, закрыв лицо руками, зарыдала громко, безутешно. Мимо проходили, возвращаясь, люди. Никто не обращал на нас внимания. Каждый был один со своим горем…

Мы с мамой так и сидели на земле – спешить нам было не к кому. Вдруг мама пристально взглянула на меня – шапочки-берета на моей голове не было… Мама обняла меня и снова заплакала.

Начиналась новая, трудная, полная лишений жизнь не только для нас с мамой, но и для многих окружавших нас близких и родных людей. Наши вещи уже перевезли в ту далекую деревню, куда раньше папа поехал работать, и нам с мамой нужно было возвращаться туда, домой.