Сибирская Вандея. Судьба атамана Анненкова

«Столь видная фигура в нашем сибирском прошлом и на Родине найдет много прокуроров, более страстных и непримиримых, чем я, — это отцы, матери, жены, братья, сестры загубленных им людей, людей не только из противного ему и мне когда-то стана, но и тех, кто шел душу положить и клал за то белое движение, возглавить каковое взялся когда-то и он, „атаман“. Я не вижу в этих деятелях ничего, кроме злой воли, считаю безумными распоряжения Анненкова перед уходом его в Китай и отношу все это лишь к присущему его натуре садизму. Я говорю о многочисленных расстрелах „мне подобных“, т. е. белых белыми, оставшимися лежать в сырой земле. Я спрашиваю теперь этих „героев“, по какому праву они расстреливали себе подобных, может быть лучших сынов Родины, кто дал им право уничтожать тех несчастных, у которых вся вина заключалась лишь в страстной тяге домой, и за что же погибли эти несчастные от рук тех, кто отряхает прах от всего этого и хочет „чистеньким“ возвратиться домой в надежде на незлобивость и на забывчивость пострадавших от их рук».

Оба этих, столь резко характеризующих Анненкова, показания написаны враждебными ему офицерами-дутовцами из группировки Бакича, которые участниками описываемых ими событий не являлись, Анненкова никогда не видели, а факты, на которые они получили чье-то «добро», основаны на слухах.

Были и другие публикации, более спокойные, признававшие заслуги Анненкова как в Первой мировой, так и в Гражданской войнах, сожалеющие об его переходе в стан красных и даже с добрыми пожеланиями в его адрес.

Газета «Шанхайское время» 24 апреля опубликовала, например, письмо, автор которого пожелал остаться неизвестным и подписался как «Старый товарищ»:

«Итак, доблестный атаман Анненков, блестящее прошлое которого принадлежит золотым страницам русской истории и не может быть отнято, вместо блестящей в будущем роли освободителя Родины от Третьего Интернационала перешел в его лапы. Сдали нервы у атамана. Иди, атаман, той дорогой, которую ты избрал сам. За те победы, которые ты вынес в германской войне, мы, низко опустив головы, только скажем: „Иди, атаман, с миром — ни один камень от истинных патриотов не будет брошен в твою голову. Там далеко в стане диких масок, ГПУ, Чека и Чинов защищай Россию в дни тяжких испытаний, как это делал генерал Брусилов.

Ты, далекий непонятный атаман, зачем, зачем взглянул ты на струпья эмиграции, а не в ее светлую душу под наносным, злым недугом. Мы желаем избежать тебе страшных пыток и страданий. Мы готовим тебе лавры. Пусть Бог пощадит тебя и сохранит твою голову“» ^{236}.

Не пощадил…

Последний марш

В середине июля 1927 года от перрона московского Казанского вокзала отходил курьерский поезд «Москва — Владивосток». Пассажиры уже были в вагонах, а провожающие через открытые окна посылали им последние приветы и давали последние напутствия. Наконец, поезд тронулся и, когда его хвост выкатился на перрон, изумленные провожающие увидели в конце состава небольшой вагон с зарешеченными окнами, на борту которого красовалась надпись: «Для заключенных». В этом вагоне под надежной охраной усиленного конвоя отправлялись в свой последней поход Анненков и Денисов. Кроме них, других заключенных в вагоне не было, и бравые ребята-конвоиры не спускали глаз с клеток, в которых сидели эти арестанты.

Пока поезд шел к Омску, до него никому не было никакого дела, потому что имена Анненкова и Денисова никому и ничего не говорили. В Омске же поезд был встречен толпой, которая собралась у арестантского вагона в надежде увидеть заключенных, но конвой был на месте и всякие контакты сидельцев с волей, даже визуальные, исключил.

Несмотря на меры, принимаемые чекистскими и железнодорожными властями для того, чтобы обеспечить тайну перевозки Анненкова и Денисова, молва об этом бежала впереди поезда, и после Омска на всех станциях, вплоть до Семипалатинска, повторялось одно и то же: поезд встречала враждебная заключенным толпа.

«Выходя из вагона, я каждый раз видел в конце поезда новую толпу, — писал специальный корреспондент газеты „Известия“ Г. Вяткин, — железнодорожники, рабочие, крестьяне окрестных деревень. Они жадно глядели на решетки, на надпись „Для заключенных“ и показывали друг другу пальцами. И не находилось ни одного человека, который посочувствовал бы арестованным, вздохнул бы о них, — десятки глаз горели ненавистью, десятки рук готовы были стиснуть кулаки» ^{237}.

Далее в заметке следуют придуманные автором фразы рабочих и крестьян, якобы сказанные ими у арестантского вагона и выражавшие их удовлетворение арестом Анненкова (Денисова здесь не знали) и надежду на справедливый суд.