Сибирская Вандея. Судьба атамана Анненкова

Анненков видел однобокость процесса, но верил заверениям советских властей о его формальном характере и не сомневался, что они сохранят ему и Денисову жизнь. Поэтому Анненков в тактике своей защиты проявлял недопустимое легкомыслие, он недостаточно серьезно готовился к заседаниям суда, надеясь на свою память, ум, умение излагать мысли. Отвечая на вопросы суда, государственного и общественных обвинителей, защиты, он не всегда вникал в них, не замечал скрытых там ловушек или спасательных кругов. Он торопился с ответами, недостаточно продумывал их, старался отвечать на них, как говорится, «с ходу». Как командир, считая себя ответственным за все, он брал на себя вину за действия, которых лично не совершал. Всем этим Анненков нередко ставил в трудное положение и себя, и защиту.

Поведение Анненкова на суде можно объяснить его полной политической безграмотностью и отсутствием всякого опыта участия в политических словесных баталиях. А именно такой баталией и был Семипалатинский процесс. Анненков и сам знал эту свою слабость и, нисколько не рисуясь, неоднократно заявлял об этом суду, который ею неоднократно пользовался и, подводя Анненкова к нужному ответу, компрометировал его:

— Вы утром сегодня дали оценку русскому офицерству, что оно, вступая в армию, должно было разделять монархические убеждения, как и вы, вступив в армию, были монархистом, — обращается гособвинитель к Анненкову, не совсем понятно сформулировав свою мысль.

— Да… — настораживается тот.

— Следовательно, армия была политической?

— Политической она не была. Она была внеклассовой! — заявляет Анненков.

— По-вашему, армия была внеклассовой, но с монархическим командным составом? — каверзничает гособвинитель.

— Да, так… — подтверждает Анненков и вызывает смех в зале.

Проскакав галопом по некоторым вехам жизни и деятельности Анненкова и Денисова, суд на утреннем заседании 9 августа объявил об окончании судебного следствия, ничего не исследовав и ничего не доказав. Все, что было в материалах следствия, было им признано истиной.

Вечером того же дня суд приступил к заслушиванию сторон. Первыми выступили общественные обвинители, затем — государственный обвинитель, после него — защитники, которые камня на камне не оставили от обвинения, что срочно потребовало дополнительного выступления гособвинителя. Последними выступали подсудимые.

Прения открыл общественный обвинитель Ярков. Его речь была длинна и неконкретна. В ней уделялось много внимания истории колчаковщины, к которой подсудимые имели касательное отношение, она изобиловала рассуждениями общего характера: «Все, даже самые дикие зверства, тускнеют перед зверствами анненковских карательных отрядов!», «Партизанские отряды были шайками бандитов, сбродом всевозможного уголовного и прочего элемента!» и тому подобное.

— И поэтому я, — делает заключение Ярков, — перед судом революции, от лица трудового крестьянства, казачьего населения и рабочих требую для подсудимых самой суровой меры наказания.

Единственным наказанием общественное мнение, которое выражено в сотнях, если не в тысячах, резолюций крестьянских собраний, сходов и прочее, считает — расстрел. И я думаю, что суд революции будет беспощаден!

Речь Яркова была выслушана в звенящей тишине, но большого впечатления не произвела, потому что была соткана из привычных, всем уже надоевших слов, именно таких слов аудитория от него и ждала, поэтому ничего нового он ей не сказал.

По поводу его речи Анненков сказал после процесса:

«Какая ирония судьбы: один казак Ярков разделил со мной тернистый путь изгнания и китайского плена, другой казак Ярков обвинял и требовал моего расстрела!»

Следующим держал речь Мустанбаев. Опытный оратор, он умышленно начал ее робко, но постепенно его голос крепчал, звучал все увереннее, а выступление становилось красноречивее и эмоциональнее.

— Я не знаю уголовного права, — начал он, — и не буду квалифицировать действия подсудимых по отдельным статьям. Это — дело прокурора, он сумеет найти должную характеристику преступлений обвиняемых!

Далее он сопоставляет Анненкова с Дутовым и Семеновым и характеризует его не как рядового атамана, а как одного из атаманов «решительных и зверских».

— В истории Гражданской войны были всякие жестокости и гнусности. Бывали случаи, когда сдирали кожу с рук красноармейцев и делали из нее перчатки, но Анненков пошел еще дальше. Ряд пылающих деревень, заживо сожженные люди, поднятые на штыки дети, поголовное насилование женщин — это не сон и не легенда, а трагическая действительность вчерашнего дня! — живописал он и вдруг допустил ляп, который потом вынужден был смягчать гособвинитель, — мы судим Анненкова за его монархизм, как его идею, хотя за идеи не судят! — поправляется он, но поздно: слово вылетело, обнажив суть процесса.