Сибирская Вандея

Савельев остановился, оглядел спросившего:

– Это кто вам сказал, Павел Степанович? Все, кто пожелает из командного состава честно служить народу, останутся при своих должностях, ну, может, пароходы другие примут…

Второй капитан, помоложе, скривив губы, сказал с откровенной злостью:

– Как прикажете служить, если на судах будут командовать судкомы да вчерашние матросы полезут на мостик? Помню я семнадцатый и восемнадцатый…

– Придется, гражданин Григорьев. Впрочем, ежели не хотите – скатертью дорога!..

Григорьев обиделся:

– За кого вы меня принимаете, товарищ Савельев?!. Вы поймите, на судне один авторитет – капитанский!.. Я просто не представляю, где же капитанская власть?

Комиссар рассмеялся, громко, заливисто, так, что даже собеседники невольно улыбнулись, а Лысов подивился – смотри-ка, умеет, оказывается.

– Капитанская – при капитане, а судкомская – при судкоме. Понимаете?…

– Чего тут не понимать! – вмешался в разговор капитан Артамонов. – Мы сами-то откуда? Вот вы, Павел Степанович, ведь не сразу на мостике появились, сколько лет до мостика добираться пришлось? Крутой трапик наверх… и скользкий. По себе знаю.

Шухов, шедший позади, сказал с иронией:

– И все-таки: «Нет у вас бога, кроме бога, и Магомет пророк его!..»

– Это вы к чему, товарищ Шухов? – обернулся Савельев. – Какой Магомет?

– Ваш Маркс – Магомет… А я вот, представьте, верую в пресвятую Троицу и в истинного Христа.

– Ну, и на здоровье. Веруйте. А к чему этот разговор?

Капитан Шухов рассказал о вспышке в кают-компании.

– Вопрос об иконе, капитан, обсудите с судовым комитетом, – посоветовал Савельев, – а товарищу Лысову я скажу… Но, вообще-то, вспомните, Шухов: даже в самое реакционное царское время иконы в присутственных местах не вешали. Царские портреты – висели, но не иконы. Вот спроси товарищей капитанов: так я говорю?…

Капитаны ответили хором:

– Так! Так! Верно говорите!

– Это у нас только исстари такая дурь ведется – в кают-компанию обязательно святителя Николу.

Капитан Артамонов поправил:

– Не у всех. Мы на судовом совещании давно постановили убрать иконы из кают-компании, из машинного отделения, из штурвальной рубки. На кой хрен, раз бога нет!

– Может, докажешь? – перебил Шухов.

– Конечно, докажу: если бы бог существовал, он большевиков не допустил бы к власти!

Общий хохот покрыл ответ Артамонова. Смеялись и капитаны, и комиссар. Даже Шухов смеялся.

Посмеявшись, Савельев сказал серьезно:

– Ваше заявление, товарищ Артамонов, мы рассмотрели. Поздравляю: вы приняты в группу сочувствующих РКП (б).

– Спасибо… Оправдаю доверие…

Комиссар попрощался с капитанами и направился в конторку.

Когда стемнело, в барак охраны к Лысову пришли Анемподист Седых и Конюхов.

– Ты, парень, на собрании размахнулся пудовкой… А есть она у тебя, пудовка-то?…

Гошка ответил, что надеялся взять вперед паек за следующий месяц или подзанять сухарей. Анемподист Харлампиевич не стерпел:

– Ну и дура, а еще чекист! Что государству дороже: твоя пудовка или твоя работа? А какой ты работник на голодное брюхо? Скажем, я: у нас с женой пятнадцать пудов запасено, я имею полное право два пуда государству пожертвовать, так и записал на себя два пуда, а тебе кто хлебца припас?…

Гошка потупился. Верно, ему никто хлеба не припас, а до следующего пайка было далековато. Но Гошка сказал бодро:

– Сейчас внесу половину, полпуда у меня найдется, а в получку – вторую половину!..

– Ох и чудило! А жрать? Жрать что будешь, спрашиваю?

– Пробьюсь… Не сдохну.

Председатель ячейки достал список жертвователей и вычеркнул Гошкину фамилию, а Седых, помусолив химический карандаш, против своей фамилии двойку переправил на тройку… Гошка охнул и помрачнел.

Конюхов заметил неопределенно:

– Так-то…

И – ушел.

– Даю взаймы! – предупредил Седых. – Приходи сегодня к нам ужинать. С женой познакомлю. Она у меня хорошая. Обязательно приходи, а пока мне еще на пароход сбегать надо…

– У тебя капитан свой в доску, – сказал Лысов, вспомнив Артамонова. – В сочувствующие вступил.

– Черт его знает, никак не разберу, кому Артамонов свой и кому сочувствует? Хитрый, сатана… Не раскусил я его.

– А мне понравился…

– Кому – поп, кому – попадья, а тебе, выходит, Артамонов?… Ну-ну, совет да любовь. Только меня не обходи… Жду через час.

Рабочий человек, член РКП (б), механик парохода «Братья Плотниковы», которым командовал капитан Артамонов, Анемподист Харлампиевич Седых был на десять лет младше брата Иннокентия. Давно порвал с деревней, сбрил крестьянскую бороду, а о религиозном прошлом вспоминал со смущением.

Веру у Анемподиста окончательно отбила империалистическая. Три года просидел в окопах, в шестнадцатом угодил в знаменитый брусиловский прорыв, а в семнадцатом записался в большевики, выступал за братание с немцами, дрался с корниловцами. Воротился в Сибирь законченным и обстрелянным большевиком.

Колчаковщина загнала его в тайгу. Воевал Анемподист поврозь с братом – в разных отрядах, но после разгрома Колчака оба вернулись в отчий дом, в Колывань, и тут между братьями пошел раздрай. Иннокентий тянул на старину дедовскую – ямщичить, Анемподиста завлекали машины.