Сибирская Вандея

– Нескоро. Останется в Томске на всю весну. Рекомендую вам прочесть письмо и уничтожить. Оставлять при себе такой документ не следует. Нуте-с, Юлия Михайловна. Вижу, что вам смертельно хочется спать, поэтому мы перейдем сейчас к делу, дорогая. Вас, естественно, занимает вопрос: чего комитет потребует лично от вас? А я сразу разочарую: ничего! Абсолютно ничего, кроме выполнения вот этих указаний: вы – блудная дочь, возвратившаяся в отцовское лоно… В первую встречу с семьей вы много плачете, раскаиваетесь в том, что вопреки воле отца сошлись с поручиком Ратиборским и тем самым изменили интересам рабочего класса, к которому принадлежат ваши «отчичи» и «дедичи». Угрызения совести – они у вас обязательно будут, и не совсем притворные. Так проходит два месяца, в течение которых вы усиленно питаетесь, пьете молочко и медленно, но неуклонно возвращаетесь душевно в ту среду, из которой год назад перебрались к поручику Ратиборскому… И – больше ничего, абсолютно ничего!.. Но надо еще предупредить вас: обо всем, что стало известно вам теперь, после войны, в частности об Иркутском Политцентре и обо всем прочем, включая ваше прибытие сюда, разумеется, нигде, никому ни слова!.. Наш Дядя Ваня – страшная фигура. Предательство карается… Я не хотел бы произносить этого слова, Юлия Михайловна, но вынужден – смертью карается предательство! И притом, страшной смертью. Поэтому… Ну, вот и все с вами, остальное – после. А сейчас отправляйтесь спать. Возьмите ключ от комнаты. Спокойной ночи, дорогая…

Дверь за женщиной закрылась.

– Очень глупа? – спросил доктор.

– Как вам сказать? Не очень… но слишком эмоциональна и сентиментальна.

– Ясно.

– Что вы намерены с ней делать, доктор?

– Она – телеграфистка, а не только жена поручика. Филатову ждет сугубо важная деятельность… Больше я ничего вам не скажу – не имею права…

– Простите. Не настаиваю.

– Вот и славно. Давайте лучше я вас самого в курс будущей работы введу.

Доктор подкатил к печке-голландке тяжелое кожаное кресло, приоткрыл печную дверцу, легонько помешивая кочережкой золотой жар углей, сказал:

– Катите сюда второе кресло. Разговор у нас будет долгим. Присаживайтесь к огоньку, поудобнее… Люблю тепло, грешный человек…

Рагозин пожал плечами:

– Я похожу…

– Тюремная привычка? Хорошо, начну с вопроса: вы организационно с партией не порвали? Сейчас многие отошли, откололись, и это в какой-то мере оправдано сложностью обстановки…

Рагозин остановился, заложил руки в карманы синих диагоналевых галифе с малиновым офицерским кантом.

– Я не порвал с партией, Андрей Иванович, ни организационно, ни идейно. Я член партии.

– А как вы относитесь к провозглашенному ЦК эсеров лозунгу отказа партии от борьбы с большевиками?

Рагозин усмехнулся и ловко зашвырнул окурок в печной зев, потом на короткое время вышел из столовой в свою комнату, принес вещевой мешок, покопавшись в нем, извлек столярные инструменты: рубанок, ножовку, коловорот.

Доктор повернулся в кресле, следил глазами за инструментами и руками Рагозина – руки были большие, цепкие, сильные.

– Документы у меня превосходные, – сказал Рагозин, – в Иркутском военкомате свой человек, на редкость способный юноша, но знаете, бумажка бумажкой, а вот коль господа товарищи при досмотре начнут выкладывать всю эту «снасть» на стол – мигом глаза у них теплеют… Рабочая солидарность.

Доктор улыбнулся, подмигнул:

– Замечательно! Однако – тяжеловато таскать…

– Что поделать! Смотрите сюда: видите, я отвинчиваю деревянную пробку в рубанке… Готово! И на свет извлекается вот эта бумажка. Она для вашего новониколаевского Центра. Это подробная инструкция, но сейчас вы прочтите только то, что обведено красным карандашиком.

Доктор прочитал машинопись:

«…отказ партии от вооруженной борьбы с большевистской диктатурой должен истолковываться лишь как тактическое решение, продиктованное реальным положением и расчетом наиболее целесообразного употребления вооруженных партийных и народных сил…»

– К нам ездят Раков и Тяпкин из Московского ЦК, – продолжал Рагозин, – и привозят в Политцентр Сибири все эти наставления. Тем более Иркутский эсеровский Политцентр, хотя и передал власть в городе большевистскому Военревкому, фактически продолжает жить на полулегальном положении.

– Вот как?…

– А что до меня, то вообще все заявления ЦК я признаю лишь тогда, когда эти декларации совпадают с моими убеждениями. Партия потребовала от меня помощи Колчаку – я был согласен, но если от меня потребуют помогать большевистским узурпаторам – я уйду!..

– Куда? – с ехидцей спросил доктор.

– В «Союз защиты родины и свободы», в «Союз трудового крестьянства», в «Союз возрождения»… Есть куда. И вы знаете, и в Иркутском Политцентре это понимают. Потому-то нас, людей практического дела, и посылают на практические дела…

– Куда же именно? – повторил вопрос доктор.