Сибирская жуть-3

Хорошо помню, как захватили «барачники» такой вот новый пятиэтажный дом, только что сданный, но еще не заселенный. Стоял ноябрь 1965 года, мороз под тридцать, и в морозном тумане милиция за руки-ноги вытаскивала «захватчиков» из неположенного им жилья. Я не преувеличиваю — гадких «барачников», занявших чужие квартиры, хватали и силой тащили в милицейские машины, чтобы увезти и силой водворить в «свой» барак. Вдвоем-втроем тащили мужчин и цеплявшихся за лестничные перила, отчаянно визжавших женщин, успевших переодеться в халаты; швыряли вещи — какую-то жалкую мебель, посуду, вороха тряпок; перья из распоротых подушек поднимались балдахином, смешиваясь с морозным смогом.

Дети «барачников» бежали рядом, рыдали, что-то кричали про «не трогайте маму!» и насчет «не надо!». А нам, детям более благополучных людей, стоявшим на улице и видевшим все это безобразие, тоже преподносился урок — как надо жить в Стране Советов.

В тот раз героической советской милиции удалось вполне доблестно восстановить социалистическую законность и не пустить гадов-захватчиков попользоваться не своим. Но постепенно и этот контингент перемещался в пятиэтажки, выраставшие на месте бараков. И вместе с этими людьми в унылые, засыпанные промышленной пылью пятиэтажки приходили их нравы, представления о жизни… и существа, без которых не обходится человеческое жилище.

Здесь я невольно останавливаюсь в недоумении, искренне не зная, кто же должен был здесь обитать?! Какие-то сельские создания, приехавшие с хозяевами в тех же эшелонах, по месяцу тянувшихся из средней полосы за Урал? Но какие же создания выдержат такой путь, жизнь в бараке — не городскую, не сельскую, а какую-то, пожалуй, лагерную?

Или же в пятиэтажках поселились какие-то совсем иные существа, не имеющие никакого отношения ни к какой жизни, кроме жизни в пятиэтажках?

Во всяком случае, мне никогда не рассказывали о симпатичных существах, хозяевах дома, аналогичных сельским домовому, овиннику или чердачнику. Все создания, о которых шла речь, были мелочными и пакостливыми. Одна дама всерьез уверяла меня, что у нее за зеркалом трюмо живет черт, и этот черт пакостит всякий раз, когда у нее кто-то появляется.

— Представляешь, он или крикнет среди ночи что-нибудь неприличное, или какой-нибудь предмет прямо на человека уронит… А то как-то стала люстра колебаться, кружиться — вот-вот сорвется, и какой-то хохот демонический… Мы с Толиком ужинаем, а над нами все это и происходит…

— Ну и как Толик? Выдержал испытание?

— Нет, конечно, куда там… Сбежал.

У другой дамы какая-то пакость завелась в ванной, и всякий раз, когда женщина купалась, одна плитка кафеля отваливалась, и в образовавшейся между кафелем и стеной щелке что-то начинало явственно клубиться, шевелиться, скрестись… Что именно скребется, не было видно, но происходило это сантиметрах в 60 — 80 от лица моющегося человека, и впечатление было огромным.

У другой дамы в ванной тварь хулиганила не так противно — разве что хихикала, перекладывала детали туалета (мол, поищи-ка!) или, когда она уже одевалась, поясок халата вдруг слетал вниз и обвязывался вокруг ноги этой дамы. Когда дама привыкла, ее это уже перестало пугать.

Что характерно, не существовало и не существует никаких форм договора между людьми и теми, кто делит с ними «хрущобное» жилье. Нет тут ни молока, оставляемого для домового, нет заклинаний, оберегающих от водяного, и обетов, которые нужно давать лешему, чтобы пустил к себе в лес. И в селе человек в лучшем случае недолюбливал, побаивался нечисть, но, во-первых, знал — никуда от нее не денешься и надо уметь существовать бок о бок.

Во-вторых, человек умел договариваться с «соседями». Не все было позволено в общении с ними, и даже сама нечисть знала границы того, что дозволено ей… по крайней мере, пока человек соблюдает определенные правила.

В пятиэтажках все не так. Человек делает вид, что бок о бок с ним вовсе никто и не живет, и в любой момент готов к репрессиям. Даже не к освящению жилища, не к тому, чтобы отдаться под покровительство высшей и светлой силы. Человек готов в любой момент поймать, побить, изуродовать.

— Поймала бы я эту сволочь!

— Ну и что бы сделала?

— На части порву гадину!

— Так вот он тебе и пакостит…

— А что я должна делать?! Он первый начал, издевается и издевается!

Вот по таким законам и живут люмпенизированные, одичалые люди и такие же спутники их жизни, и обе стороны стоят друг друга. Хоть убейте, но я не в силах представить себе крестьянскую девицу, которая искренне хотела бы поймать и порвать на части кикимору или овинника, даже если они и сделали ей какие-либо мелкие пакости. Тут же агрессия просто не имеет предела и наверняка влияет и на отношение той стороны.

Исключением из этого грустного правила стала для меня история, рассказанная одним моим учеником. Сейчас-то он взрослый дядька и работает на телевидении, а тогда учился в восьмом классе и ходил в мой археологический кружок.