Сибирская жуть-4. Не будите спящую тайгу

Медленно-медленно, почти незаметно переходили они в полосы бледно-синего, бордового, оранжевого, и эти полосы густели, но не сильно. Не так, как будут густеть в августе. Тогда на небе сам закат будет показывать, что ягоды созрели, грибов уйма и что в реках лениво тычется в берега сонная, жирная рыба. А сейчас что-то трепетное, летучее, неопределенное было в смутных пастельных разводах на небе, в закате, который через несколько часов должен был плавно перейти в утреннюю зарю.

Наступали серые, прозрачные сумерки, когда вроде бы солнце почти зашло, разве что краешек торчит, а с другой стороны неба выкатилась полная луна. И в мире, освещенном одновременно солнцем и луной, хоть и стало немного темнее, но можно было идти и видеть все вокруг почти как днем, разве что без множества оттенков.

А в костре прогорали ветки лиственницы и отваливались уголья, играли переливами багрового, сиреневого, сизого, множеством полутонов и переходов, удивительными палевыми, нежными красками.

На небе и в костре было одинаково чудно, только в серо-сиреневом, прохладном небе все летели и летели птицы. Все в ту же сторону, упорно, молча, целеустремленно.

Мужики лениво обсуждали, не перейти ли на ночной образ жизни? Темноты практически нет, ночью вполне можно идти. Так, может, правда лучше ночью? Нет, не лучше, потому что днем в палатках будет совсем невыносимо. Другое дело, что идти можно и ночью…

Тихо было так, что, казалось, звук сказанного разносится на десятки верст, везде одинаковых, с теми же редкими, корявыми лиственницами, до самой «настоящей» тундры. Невольно приглушались голоса. И не хотелось привлекать внимания, и не хотелось будоражить тишину. Тишина казалась чем-то священным, что никак не должно быть нарушено.

Тихо, на границе слышимости, звенели комары и гнус. По понятиям Севера, этой пакости почти что и не было, человек легко отмахивался от кровососов движениями одной руки. Через неделю или две сидящие у костра будут быстро-быстро махать обеими руками, но уже и это не поможет. Тогда все будет по-иному, даже в светлую полярную ночь.

Но уже и сейчас процесс опорожнения кишечника протекал несколько необычно. Проза жизни, я понимаю! Но попробуйте, мои хорошие, осуществить эту прозу, когда воздух звенит от гнуса и комаров! Люди непривычные придумывают разные способы. Кто терпит, ждет глухого предутреннего времени, когда кровососов все-таки поменьше. Кто берет с собой баночку «Репудина», «Дэты» или другой химической бяки. Спускает штаны и тут же густо намазывается этой дрянью. Первое время человек блаженно улыбается, его укусили всего несколько раз, а теперь-то все, сидит намазанный… Но, во-первых, самые нежные места от химии будут гореть так, что лучше уж пускай кусаются.

А во-вторых, смазать всю поверхность кожи новичок никак не сможет, и кусать его все равно будут, одновременно с диким жжением.

Так что опытный человек не ищет сомнительных способов, не придумывает, как обмануть комаров, не таскается с баночками химии. Он приспосабливается к среде обитания — начинает какать очень быстро. Тайга и тундра — плохие места для размышлений, для чтения книжек в процессе посещения уборной. Впрочем, опытного человека почему-то и кусают меньше.

Говорят, кровососы чувствуют людей с тонкой кожей и с «тонкой» нервной организацией. Тех, кто не умеет приспособиться. Трудно, конечно, сказать… Но в первый сезон мошка может стать кошмаром, это точно. Вечерами стены палаток шевелятся под серым покрывалом комаров. Выходит человек из леса, а над ним словно вьется дымок. Мошка проникает сквозь марлю накомарника, кусает сквозь нитяные перчатки, хрустит на зубах, приклеивается к листкам дневника. В пасмурные теплые дни, при безветрии руки распухают так, что становится вообще непонятно, где кончается один волдырь, где начинается другой. Кисть — это один сплошной волдырь. Комары становятся манией, вплоть до вполне серьезного вопроса, а вдруг за лето из меня выпьют столько, что будет серьезная потеря крови?

И удивляешься бывалым — и местным, и членам экспедиции, для них словно и нет этой напасти. Но уже на второй, на третий полевой сезон экспедиционник убеждается, что кусают его теперь реже. А после укусов и волдыри меньше, и не так чешется, и последствий никогда не бывает. И он уже не испытывает прежних страданий. Не испытывает, и все. Надо только прожить первый сезон и научиться приспособляться к среде.

Двадцать пятого мая Андрей Лисицын первым выполз из спальника. Было еще тише, чем вчера. Морозец пощипывал щеки. От инея искрился ягель. Сиплое карканье… Снова летели вороны. Лисицын вылез из палатки, чтобы воспользоваться минутой, пока не встал гнус. В хорошо видном во все стороны пространстве ничего не двигалось, и все же Андрей взял карабин. Его смутно беспокоили вороны: опять сиплое карканье сверху, крупные птицы над сопками, в стороне. Вороны куда-то летели, к какой-то известной им цели. Летели с редкой целеустремленностью уже второй день подряд.