Сибирская жуть-5. Тайга слезам не верит

Сначала люди приняли решение, люди в кабинетах в Карске и даже в Москве; почти все они никогда на видали Саян и даже не очень представляли, как они выглядят и где находятся. Это были упитанные люди в галстуках и светлых рубашках, одетые так, чтобы никто не заподозрил их принадлежности к тем, кто работает руками. Большинство из них тоже были воспитаны на легенде про Петра, выливавшего воду из ботфорта.

Эти люди дали полномочия и материальные ресурсы Николаю Семеновичу, и закипела работа. Основали новый леспромхоз и стали разбивать лесосеки, нанимать рабочих и перегонять технику. Основали промхоз, чтобы собирать десятками тонн растущие грибы и ягоды, а зимой охотиться на пушного зверя и медведя.

Всех, кто еще не сбежал из Лиственки в Карск и в другие, более благополучные города и поселки, переселили в Малую Речку. Много людей из других деревень и сел привлекли высокими окладами, новыми домами и возможностью строить то, чего еще никогда не было.

Минул какой-нибудь год, а Николай Семенович уже гордо стоял в месте впадения одной речки в другую, позировал то ли в позе Наполеона, то ли в позе Петра. Как он понимал эти позы, так и позировал, разумеется.

В том, что сделали Петр Алексеевич и Николай Семенович, оказалось неожиданно много общего. Петр Алексеевич мечтал построить рай — он по-иностранному называл его парадиз, а построил город — столицу крепостнической империи, по улицам которой каждый день с рассветом шли солдаты, надсадно колотили в барабаны. «Вздуть огонь!».

На закате опять шли солдаты: «Туши огонь!». Вместо парадиза встал город, треть населения которого составляли крепостные мужики и бабы, а другая треть — солдаты (причем тоже из крепостных и те же самые рабы). Город, в котором регулярно справлялись «торговые» казни — публичные порки кнутом (да-да, то самое из Некрасова: «Здесь били женщину кнутом», все правильно). А идея-то была ведь про парадиз.

Так же и Николай Семенович в воображении рисовал себе нечто потрясающее, исключительное, а получился просто леспромхоз — с лесовозами, рычащими по разбитым донельзя дорогам, с покосившимися заборами, обшарпанным донельзя клубом, ароматами скотного двора и свалкой брошенной техники за околицей. Леспромхоз как леспромхоз. Как говорят разлюбившие дамы: «Такой же, как все».

Николай Семенович ждал, что жить и работать в Малой Речке будет так же хорошо, как ему было хорошо ловить рыбу и стрелять глухарей на месте будущей деревни. Что будет… он сам определенно не мог бы сказать, что именно будет и чем Малая Речка должна отличаться от других деревень, но точно знал: будет что-то необычное и очень, ну очень хорошее! А после получки треть рабочих не являлась на работу (как везде); и молодежь так же била морды и безобразно тискала подружек на танцульках; и так же возвращалось стадо; и так же парни после армии прилагали все усилия, чтобы не вернуться в леспромхоз, кроме самых тупых разве что.

Разница же между замыслом Петра Алексеевича и замыслом Николая Семеновича состояла в том, что Петр Алексеевич все-таки хоть немного думал, что он делает, слушал хоть чьи-то советы и руководствовался все-таки не только собственной блажью — и получился все-таки город необычный, интересный, способный жить уже своей собственной жизнью.

А Николай Семенович никого не слушал, кроме советского начальства, и не руководствовался ничем, кроме мнения и воли людей этого круга. Ну, и построил деревню, которая отличалась от остальных только одним: необычайной красотой места расположения и всех окрестностей деревни. А сама была… Ну да, как все.

И вообще он был как все, наш основатель нового парадиза. Очень он был невыразительный, неинтересный, наш Николай Семенович, как и подобает представителю советской номенклатуры — так сказать, плоть от плоти, кость от кости.

То есть он обладал, конечно, необходимыми причудами и блажью, как и подобает уважаемому, солидному, ценимому всеми представителю этой самой номенклатуры. Например, очень не любил длинных тостов, и случалось, грубо обрывал тамаду, если он затягивал процесс… если, конечно, тамада был такой человек, которого можно прервать. И если за столом не было того, кто важнее Николая Семеновича и кто как раз любил длинные тосты.

Еще он любил оперетту, любил охоту и рыбалку. И не любил, неизвестно почему, париться в бане. Мыться любил, а вот париться — нет. Пожалуй, все особенности Николая Семеновича перечислены… Да, как будто уже все. И во всех остальных отношениях ничем не выделялось его лицо из всех остальных номенклатурных лиц — такое же невыразительное, мягкое, пожалуй даже, и ничтожное. В чем, конечно же, Николай Семенович совершенно не был виноват. И понять суть своей жизненной ошибки он тоже не был и тоже виноват в этом не был совершенно.

Загрустивший Николай Семенович стал употреблять водки чуть больше, чем следует ее употреблять руководителю, и все чаще и под разными предлогами выбирался в Малую Речку. И рыбачить, и охотиться, и просто так, посидеть под высокими ивами на берегу Малой Речки, стремительно вливающейся в Ой.