Сибирская жуть-6. Дьявольское кольцо

Не лучше, если работа у юноши — «идеологическая». Скажем, если он историк… Ведь давать делать карьеру — тем более в науках гуманитарных — можно только тем, кто идеологически выдержан… Больше, чем юноша в СССР, шарахнулся бы от сверстника из Испании, пожалуй, только юноша из ГДР.

А вот полякам, получалось, как-то можно… То ли потому, что такая уж это легкомысленная, непозволительная нация. То ли потому, что треть живущих на земле поляков живет не в самой Польше, а по всему миру — от соседней Скандинавии до Австралии и Парагвая. И трудно найти семью, у которой нет родственников за границей. Следи за поляками, не следи — все равно не уследишь за их контактами.

Но чем бы ни объяснять, а получается, что в Польше было можно много такого, что нельзя было ни в СССР, ни в ГДР, ни даже, скажем, в Болгарии с Румынией…

— У нас тоталитаризм был мягкий… совсем мягкий! — объясняла Василию позднее одна дама, — вот такой…

И дама погладила его по физиономии, показывая, какой мягкий был у них тоталитарный строй.

В одном ошибается дама — тоталитаризм не бывает ни мягким, ни жестким. Тоталитаризм — это тоталитаризм. Для объяснения этой «мягкости» приходится использовать лагерное слово «режим».

Степень жесткости режима старые политзеки определяют моментально и очень точно. Варлам Шаламов, например, сразу же сказал, что в лагере у Ивана Денисовича режим был мягкий, потому что в повествовании упоминалась кошка. Будь режим жестким, колымским, кошку давно бы съели…

Вот и в разных странах социализма тоже режимы были разные. В ГДР режим был самый жесткий. Потом шли Румыния и СССР. В разных республиках, конечно, тоже режим был разный. Самый жесткий — в Белоруссии, на Украине, в РСФСР, почти как в Румынии. Уже в Казахстане — помягче. А в Эстонии, в Армении, в Литве режим был мягким, спокойным, временами даже проглядывало что-то почти человеческое…

А вот в Польше режим был совсем мягким. Едва ли не самым мягким среди социалистических лагерей… то есть, я хотел сказать, среди стран лагеря социализма.

В Польше юноша, познакомившись с иностранцем из капиталистической страны, не должен был бы долго размышлять, чем отольются для него минуты бесшабашного знакомства. В Польше многое решалось проще, даром что социализм… Ну вот, испанский турист стал встречаться с польским юношей, общаться, раза два у него ночевал. Испанцу не сиделось на месте. Он уезжает в одну поездку, в другую. Фотографирует Ченстохов, купается в Балтике, знакомится с девицей из Лодзи. Он едет то один, то с польским другом, и не всегда можно сказать, где он. То ли в Гдыне, то ли в Быдгоще, то ли вообще забрался в деревню, изучать польскую глубинку.

А как-то поздней ночью турист оказывается возле остановки международных автобусов. Огромные «Икарусы» стоят молчаливо, их никто не охраняет. Ах, ах, какое упущение! Ведь завтра часть этих «Икарусов» поедет не куда-нибудь, а в СССР! Классовый враг может использовать советские автобусы, проникнуть в страну рабочих и крестьян!

Да, автобусы никто не охраняет! Нехороший турист подходит к ним вплотную, выбирает нужный… и внезапно ныряет под днище. Луч фонарика прощупывает грязное, забрызганное днище «Икаруса». Непросто найти нужное среди множества металлических деталей, в бесконечных грязевых потеках. А, вот оно! Человек ложится на спину, вставляет в отверстие рукоятку — она почти как изогнутая, коленчатая дверная ручка и очень точно входит в паз. Отжимает, поворачивает рукоятку, отодвигает металлическую пластину. Открывается черный провал, луч света прыгает в него. Человек выключает фонарик, пролезает в этот лаз.

Ага, вот он, рычаг, теперь можно закрыть лаз. С мягким щелчком пластина становится на место, входит в паз, и на мгновение вспыхивает паника: а если не смогу открыть?! Глупости, больное воображение. Вот она, волшебная рукоять…

Опять пляшет лучик фонарика, теперь уже по стенам тайника. Стоять и сидеть в нем нельзя, пахнет бензином и прелью. Впрочем, в нем было удобно, а главное — достаточно просторно. Можно согнуть ноги, можно вытянуть, и притом не издавая шума. Лежать можно было без труда — поролон, ветошь на полу, какая-то обивка на потолке и стенках.