Сибирская жуть-6. Дьявольское кольцо

— Может быть… Но, знаешь, я делать этого не буду… Да и тебе не советую. Может, пес с ним, с господством над миром, а?

— Можно ведь найти увечного, умирающего… Младенцы и такие бывают. Скажем, убить, когда он уже сам умирает…

— Мне тоже лезет это в голову… Но как будто мне нашептывают это, а не сам… Может, это кольцо действует? Как оно нам Бутаманова нашло? А теперь хочет, чтобы мы условие выполнили и ребенка убили. Я уже поэтому не буду. Не знаю, я сам придумал на эту гадость пойти или кольцо на меня действует.

— А ведь и правда — уже которое столетие лежит эдакая ловушка… И вроде бы мало кто, наверное, откажется. Всегда ведь можно найти, как ты сказал, увечного, больного, даже умирающего. На последней стадии рака, например.

— Вот-вот… легко найти. Чтобы и упасть, и в то же время вроде ты не очень и виноват. Ну, приблизил на несколько дней… А главное, легко взять да найти оправдание… Может, на это кольцо и рассчитывает?

— Кольцо? Или тот, кто его делал?

— А кто бы мог такое кольцо сделать?! Об этом ты не думал, брат?!

— Теперь подумал… А ведь ловушка, ловушка… Я все думаю, не могу отделаться — ведь четыре поколения искали! С прошлого века! Жили этим, мучились, мечтали, завещали!

— А знаешь, брат, нельзя про это кольцо рассказывать. И показывать нельзя никому. Сам понимаешь, какие бывают люди и какие вещи происходят…

Василий закивал головой, хмыкнул. Стоял ясный день исхода северного лета. Светозарный океан вливался в окна, пухлые белые облака гнал ветер — судя по их движению, от Ладожского озера к Заливу.

Братья нажарили мяса, сварили овощи. Говорили они уже все о другом — что раскопки в Черной долине ничего путного не дали, что хоздоговорную археологию пора сворачивать, и что Гульфиков вряд ли когда-нибудь защитится.

Кольца и пергамента они не трогали. Почему-то даже прикасаться к ним братьям решительно расхотелось; они и сами до конца не понимали, почему.

Ели, пили, говорили, с опаской поглядывая на мирно лежащее кольцо, на пергамент… словно ожидая, что они сделают, скажут что-то… или превратятся вдруг во что-то страшное.

Потом разбирали библиотеку, старые фотографии. Кое-что Володя хотел дать Василию — пусть будет у них, в Испании. Но и в семейный разговор влезало неприятное, липко-холодное «нечто».

Днем подремалось, но тоже как-то тревожно, и в чем источник их тревоги, оба понимали превосходно.

А вечером парням стало окончательно неприятно. Лампа бросала привычный круг света, с детства знакомый Володе. Впотьмах тонули углы комнаты, большая часть потолка. Казалось бы, привычный уют, вечерний покой интеллигентного дома с большой библиотекой и с традициями.

Но в комнате быть не хотелось. Разговор замирал, парни начинали судорожно прислушиваться. Мерещилось — кто-то осторожно подошел и стоит за дверью в кабинет. Или вроде бы кто-то гораздо выше человека заглядывает в комнату через то, дальнее окно, до которого не достает свет лампы. Включили верхний свет, под каким-то пустяковым предлогом. Но быть здесь все равно не хотелось. Да и был кабинет с верхним светом… понимаете, этот кабинет не предназначали, чтобы он вечером был залит электрическим светом. При свете настольной лампы он становился сам собой. Тем самым кабинетом предков, семейным местом. Невольно забывалось, что и мебель, и книги принесены уже в 1960-е дедом Александром Курбатовым, что он отстроил пепелище. Тот кабинет, который сделал прадед, вся дача, на которой жили, где воспитывались Александр, Софья и Василий, товарищи пролетарии разнесли вдребезги еще на рубеже 1920-х. И была дача вымороченной, чужой, пока за нее не принялся Александр Игнатьевич, не стал вкладывать в нее краденое колымское золото.

Верхний свет убивал очарование родового гнезда. Несмотря на него, было жутко. Василий вышел в уборную, и Володя еле сдержался, чтоб не увязаться вместе с ним. Сидел, поджав ноги, в кресле, стараясь не смотреть на стол. Только сейчас, после чтения пергамента, пришла в голову простейшая мысль — а сколько крови, сколько преступлений за кольцом? Кто-то назвал «цену» знаменитого брильянта Кох-и-Нур — порядка трехсот человеческих жизней. Кольцо, пожалуй, «стоит» больше.

Интересно, что вообще-то огромная, вековая тайна не казалась ни мрачной, ни жуткой. Что путь кольца отмечен кровью, не думали ни Игнатий Николаевич, ни его сыновья. Вряд ли думал Александр Игнатьевич, что Володя прочитает нечто похожее на эту латинскую надпись. Не сумев достигнуть сам, завещал тайну любимому внуку. Чего ожидали они, предки? Не сумев сами достигнуть небывалого могущества, видели близ смертного одра — вот сын, вот внук поворачивает на пальце сияющее, светлое кольцо… И что тогда? Да, правда, что тогда? Что захотел бы взять дед, засветись на его пальце кольцо Соломона? Кольцо, делающее его всемогущим? Что?!

Возвращение порушенного, погубленного? Чтобы вся история XX века пошла иначе? Чтобы не грянул выстрел в Сараево, чтобы никогда не было битвы на Марне, Большой Берты[22], иприта, огнеметов, Брусиловского прорыва?