Сибирский кавалер (сборник)

Вертеп был с луковкой на верху, как церковь. Окошечко, а в нем видно: Богоматерь держит на руках младенца Христа. Над ней витает Святой Дух в виде голубя. По левую руку её – святой Иосиф, по правую – дары волхвов: злато, смирна, ливан. Вокруг вертепа вращалось бумажное колесо, приводимое в движение теплом свечи. На том колесе проносились три бумажных царя, на бумажных же конях.

Вновь сели в сани, проехали на Уржатку. От холода Семка немного очухался:

– Где это я?

– В раю! – сказал ему Григорий.

А праздник сиял огнями. С горок мчались на санках парни и девки, кидались снежками. Возле дома Григория Ушайка блестела зеркальным синим льдом, в этом зеркале отражались заиндевелые деревья. Васька-Томас вышел на крылечко с глиняной трубочкой в зубах:

– Ряшеный у нас, отшень карош!

Приехавших встретили «кикиморы», «лешие», «купцы». Последние имели на себе только подштанники и шубы – мехом наружу. Купцы заорали Устинье в ухо:

– Сколько аршин отмерить?

– Двадцать! – опрометчиво сказала она, тотчас ей отсчитали двадцать ударов прутом по спине.

В дом вошли еще мальчики и девочки со своим маленьким вертепиком. Один мальчик назывался трапезником, он зажигал свечи, тепло которых вращало бумажных ангелов, они как бы порхали. Другой мальчик звался дьячком, он собирал в тарелочку копеечки. Григорий дал малышам целый рубль, они со смехом удалились. Затем Плещеев таким же манером отделался от ряженых. И сказал Ваське-Томасу:

– Боле никого в дом не пускать. Запри на чепи ворота и калитки и дом. Подавайте ужин.

Явились Дашутка, Пахом и Танька, которые тоже смотрели вертепы, причем Григорий сказал:

– Я же говорил – Таньку на улицу не пускать, а то Осип ее поймает, мало ей не будет!

– А мы ее рядили кикиморой, – рассмеялась Дашутка, – она рожу сажей мазала, кто ее узнал бы? Да ведь погулять девке хочется, али нет?

– Похочется, похочется и расхочется. У вас, у баб, – черт в подкладке, сатана в заплатке. И не про вас ли сказано: уедно псу, да неулежно?

В этот момент пришел Бадубайка и принялся колотить в запертые ворота, он был весь в снегу. Когда его впустили, Григорий спросил:

– Где ты был? Почему пьян и в снегу весь?

– Был я в кабаке, слушал людей. Кое-что тебе рассказать хочу.

– Говори тут, у меня от своих секретов нет, а Семка тоже свой, да пьян к тому же до того, что вряд ли завтра вспомнит, что сегодня ел.

– Ярыги говорят, что воевода следить за тобой велел.

– Я это знаю. Разве я в кабаки хожу? Разве я кого заигрываю? Разве я вино курю?

– Любому человеку скажу под страхом смерти, что нет за тобой такого! – сказал торжественно Бадубай, хотя знал, что винишко помаленьку Томас курит, да Бадубай сам ему помогал. – Нет, друг, ты, как приехал, так читал толстые книги, в которых много умного написано, которое кроме тебя и не понять никому.

– Да так и было, – сказал Григорий. – И скоро вы узнаете, что я не зря все это делал.

Когда поужинали и все разговоры были закончены, разбрелись по дому в разные закутки женки. А Семка уснул прямо за столом. Григорий взял Устьку за руку и повел ее в верхнюю светелку. И луна светила в окно, напоминая о давнем.

Проснулись в доме поздно. Семен уже встал и никак не мог найти Устьку. Григорий оделся, спустился вниз. Спросил Семена:

– Голова трещит со вчерашнего?

– Эх Григорий Осипович! Только и ходу, что из ворот да в воду. Вино вином, а без колмацкого шара теперь жить не могу. Нет ли у тебя травки затейной?

– Нет Семка. Ярыги одолели воеводские. Ни самому угоститься, ни гостей угостить… Что, если мне в вашу слободу перебраться? Хочется иногда вольным воздухом подышать, да и винишко там потихоньку курить можно будет. Как думаешь?

– А что? Возле нашей усадьбы – пусто. Стройся. Дашь попу Ипату на церковь, он сход подготовит, вынесут решение.

– Да ведь лес уже сейчас готовить надо, если летом строиться. Что, если мы у тебя в доме, Семен, поживем, пока лес готовим? Я да Бадубайка, да Пахом, да бабы, а Васька-Томас будет здесь за моими домами присматривать.

– Что же, – сказал Семен, – я согласный, хоть завтра переезжайте. Мне лишь бы всегда опохмелка была, да травку хоть раз в день покурить. А так я согласный.

Тут и Устька появилась:

– Заспались мы с бабами, с вечера сказки говорили, поздно спать легли, а сегодня еле глаза продрали…

18. НА СТАРОМ ГОРЕЛЬНИКЕ

Поселились Григорий да его челядь у Семки Тельнова в доме. И сразу чудо великое случилось. Пошел раз пьяный Семка в баню в неурочный час, стал топить ее зачем-то, да уснул на лавочке. Тут вдруг треск раздался. Семка пробудился, видит: плаха в предбаннике поднялась, а из-под нее вылез зеленый, осклизлый, волосы и борода – мочальные, глаза оловянные. Банник! Кинулся сей ирод на Семку, и давай душить. И вдруг другой лохматый в баню заскочил, с выпученными глазами, коренастый, криворукий и кривоногий. И того Семка тоже узнал: огуменник! Таков он есть, так про него и рассказывали.

– Семка! Помогай! Лупи его крестом по лысине!