Сибирский кавалер (сборник)

Царь Алексей Михайлович побледнел, отпрянул. На памяти были недавние смуты и бесчинства московские. Да и теперь неспокойно было в царстве. То в Крыму, то возле Кавказа объявлялись якобы царевичи Дмитрии, то якобы великие князья московские какие-то. Все это казачье строило свои козни и шашни. Дела такие, что и убийц к царю могут подослать.

А Кузька скороговоркой все излагает, и про Подреза, и про его извет на Осипа Щербатого, и про измену князя Осипа, и про неверное решение Сибирского приказа.

Царь от испуга опомнился, стыдно ему перед свитой, говорит:

– Ладно! Не крутите ему руки. Отведите в Сибирский приказ, пусть все там повторит. Иди, казак! Твое дело разберут, прикажу!

Вечером за ужином, потягивая фряжское вино, Алексей Михайлович вспомнил, что на Красном было, спросил Трубецкого:

– А чего это, князь, у тебя по Первопрестольной сибирские казаки болтаются? Один ко мне в ноги бросился, а уж так зело конопат, просто чудо!

– Мы ему уже добавили конопатин на заднее место! – ответил князь. – Прости, государь, не доглядел. Больше подобного не будет. Все теперь у меня сидят надежно, накажу, чтоб никого без дела до Москвы не пускали.

– А что Гришка Плещеев на Осипа Щербатого заявил?

– Пустое. Князь на тыщи верст хозяин. Тут что-нибудь к рукам да прилипнет. Да кто без греха? В кого камень бросить? А Гришку в Москву не стану вызывать на допрос, сие опасно. Его дядюшку еще народ не забыл. Я отписал, чтобы Гришку там на месте допрашивали. И я Волынскому не верю, посему отправляю в Томский своих людей для расспросного дела.

Царь заговорил о других делах: о Литве, Ливонии, Польше. Далекая Сибирь тут же была забыта.

А казаки-посланники томились в московском подвале тюремном. Раздобыли клочок бумаги да кисточку с чернилом, Тишка отписал в Томский об их несчастном положении. Долго это письмо волоклось до Томского с разными обозами и караванами. Но дошло. Честный человек взялся его доставить. Из сибирских купцов был сам.

И вот на томском градском кругу брат запоротого в московской тюрьме Кузьки Мухосрана, Васька, читал:

– Били мы челом боярину Трубецкому, да он челобитные до царя не довел, а нас в узилище упрятал. Кузька один к царю пробился, так забит за то до смерти.

В темнице сей за правду стоим, хоть государь всех перевешать сказал бы. А вам, братцы, стоять с нами заодно, вы нас, братцы атаманы, не покиньте. Затем, господа наши, много челом бьем, здравствуйте во Христе…

Голос Васьки дрожал, слезы накатывались на глаза, а ведь не баба! Эх, порубить бы этого Осипа на куски!

Новый воевода Волынский занял Осиповы хоромы, а Осипу выделил избу на лугу. Осип не хотел туда поселяться: неогороженная изба и соседей близко нет. А Волынский и сказал, что изба большая, у Осипа холопов полно, сам воин изрядный, чего же ему бояться?

И темными осенними ночами подкрадывался Васька Мухосран с дружками к избе этой, да бросали на крышу избы зажженные факелы, да кричали:

– Зажарим, аки гуся!

Кидали в окна каменья, палки, били в барабанные лукошки и исчезали во тьме.

32. ДАЛЬШЕ СИБИРИ НЕ СОШЛЮТ

Григорий сидел хорошо в тюрьме. Он лежал на пышной лежанке, возле него стоял жбан с вином, он курил кальян колмацкой, двое крестьян, попавших в тюрьму за недоимки с царевой десятины, чесали Григорию пятки, искали вшей в его густых кудрях. И попробовали бы они этого не делать!

Однажды Григория вызвали к Волынскому. Он свел его очи в очи с Осипом и просил повторить извет. Григорий сказал:

– Чего я буду с этим боровом препираться? Он много чего воровал против государя нашего. Но прямых улик у меня нет. Извет кричал, чтобы из тюрьмы освободиться. Где это видано, таких людей, как я, в тюрьме держать?

Волынский смотрел на него с интересом. Вот что бывает. Знатных людей отпрыск, а вот…

Осип много наговорил про злодейства Плещеева и был отпущен. А Григорий сказал Волынскому:

– Ты бы, Михайло Петрович, сделал бы какое послабление. У меня в посадах два дома без пригляда. А мне не дают даже в баню сходить. И чего холопы приносят, не всегда мне охрана передает. И поговорить ни с кем не дают, будто я государю нашему изменник какой! Да я за него кровь проливал, и еще пролить готов в любую минуту.

Волынский, пользуясь тем, что были в канцелярии одни, сказал:

– И за мной глаза есть. Отпускать из тюрьмы в баню – не могу, а вот, чтобы к тебе холопов с едой и одеждой пропускали – распоряжусь. Посиди, пока город у Осипа приму. А тогда отправим тебя от греха подальше в Якутск, с сохранением чина, имущества. В Москву отпишем: наказан, сослан. А тебе – какая разница? В Якутске, я думаю, тебе и жить легче будет. Чем дальше от Москвы, тем догляда меньше. И ведь лучше – в пучину, чем в кручину? Правильно?

– Твоя истина, Михаил Петрович! А еще говорят: в воде – черти, в земле – черви, в лесу – сучки, в городе – крючки, а для старой бабы и на печи ухабы. В Якутск так в Якутск!

Тюремщикам было сказано, чтобы сильно Григория не ожесточали.