Сибирский рассказ. Выпуск I

За ней прикрывает дверь Мотька Черненькая, плотная, не в пример Устеньке, женщина с разросшимися мужскими черными бровями, породистым носом и маленькими глазками. Заметив Мотьку Толстую, чувствует неловкость, не надумает, как повести себя. Устенька и Мотька Черненькая подруги, и Мотька Толстая не рада, что они вместе: ей так и кажется, что они только что судачили о ней, и она уже готова наговорить им что попало.

— Ты подумай-ка! — заговаривает суетливая Устенька для начала, оставив подружку у порога, проходит вперед, мостится на стуле. — Дожди и дожди, поть они. Ой, грязи я тебе понанесла!

— Ладно уж, — говорит за Варю Мотька Толстая, не поднимая глаз. — Молодая, вымоет.

— Да хоть и так. Пенсионерка, делать-то нечего.

— Проходи, Моть, — приглашает Варя Мотьку Черненькую, — чо стала, ровно ругаться пришла.

— Да мы пойдем сейчас.

— У них там профсоюзное собрание на дому! — поддевает Мотька Толстая.

Замолчали. Мотька Толстая достала флакончик с табаком. Устенька хватилась рассматривать Варину обстановку, будто и не бывала у нее никогда.

— Ты чем сегодня занимаешься? — спросила ее Варя.

— Ничем. Так день прошел впустую. Встала, как раз ко мне из Ересной свои пришли. Поговорили, туда-сюда — время уже двенадцать. А тут и почту принесли. — Устенька вытащила платочек, прослезилась.

— Чо такое?

— Ой, не говори! — отчаянно махнула Устенька. — Сын у меня женился! Сдурела наша улица, один за другим. Не писал, не писал, а тут на тебе вот! «Мама, поздравь меня». Хоть бы спросил: мама, так и так, прошу благословения. Я бы, конечно, не отказала, пусть только хорошую выбирает, ему жить — не мне. Дорого то, что матери с отцом поклонился бы, ведь это из веку так идет. Посидела, поплакала, кума Мотька вот зашла. Пойдем, говорю, к Варе.

— Радуйся, а ты плачешь, — подбодрила Варя.

— Передай ему, — сказала Мотька Толстая, — что я больше всех его свадьбы ожидала. Хотела, скажи, гитару подарить.

— Да уж приедут — соберу компанию. Лишь бы жили. Нонче ж молодые, знаешь, как живут. Загорится — не подумал, что она за человек, можно ли, нет с ней, вбухался и расписался. А через неделю кто куда. Я уж и сама думала: как выберет себе, так все денежки ухокаем на свадьбу, всех созовем. А оно вон как. У Зайчихи, видишь, как хорошо.

— Жених-то ничего? — спросила Варя. — Я и не видела. Они проходили как-то, я в окошко глянула в спину.

— Какая невеста, такой и жених, — сказала Мотька Толстая.

— Мне тоже не поглянулся, — согласилась Устенька. — Сидит, как немой ровно. Мой бы Витька…

— Твой бы и подраться успел, — сказала Мотька Толстая.

— Ты уж сиди, кума, не подковыривай!

— Да, детки, детки, — перебила их Варя, — ро́стишь, ро́стишь их, а они поднялись на ноги и улетели из твоего гнездышка.

— Бежит время.

— Моему уж до пенсии два года осталось. Кума, твой с какого года? — спросила Устенька Мотьку Толстую.

— С восьмого.

— Тоже немного.

— Хватит еще.

— Кто ж меня, Устенька, будить тогда возьмется? — сказала Варя. — То, смотришь, еще радио не говорит, а твой уже кричит под ставнями: «Варя, вставай, проспишь!»

— Все равно! Все равно и на пенсии не будет лежать. Да, а сегодня он у меня задержался. Станки новые пришли, работы много. Подумать только: весь завод на одни кнопки перейдет. Я спрашиваю: а чо ж людям тогда делать? В карты гулять? Найдут, говорит.

— Он у тебя как жук, — сказала Варя, — все-е копается. Встанешь зимой, смотришь: всем дорожки пооткидывает.

— Он у меня такой, — радуется Устенька. — Ом у меня и смолоду такой. И на фронте был, так, говорит, как передышка, не знаю, куда руки девать: хочется повертеть что-нибудь. Так он кисеты бойцам вязал! Он у меня такой.

— Да-а, — сказала все время молчавшая Мотька Черненькая, — а сегодня ведь Девятое мая. По радио передали: в Москве салют будет.

— Смотри-ка, как время прошло, — удивилась Устенька. — Скоро двадцать лет, а кажется, недавно война была.

— Недавно! — сказала Мотька Толстая. — Сталин уж десять лет как помер.

— Он в каком месяце помер? — спросила Варя.

— В марте, — ответила Мотька Толстая. — Пятого. Я почему хорошо помню: они с моей сестрой в один день. Хоронили — раскисло все…

Варя вздохнула.

— А я вот так сижу частенько, — сказала она, — и думаю: а чо, если мой Димитрий живой? Прислали тогда похоронную: «Пропал без вести». Мало ли их тогда присылали, было там время искать кого, когда что ни день, то слышишь по радио: «Вчера после долгих боев оставили…» И на другой день оставили… Кто-то же рассказывал, что вертаются наши помаленьку оттуда. Думаю, а может, и мой там? Попал в плен да так и застрял. Еще чего доброго женился на нерусской.

— Да нет, он бы сказался.

— Да нет, конечно, это уж я так. Как я его знаю, так мне кажется — он такой, что не стерпел бы. Где бы ни был, а обязательно послал бы весточку. Писал тогда: «Варя, проходил я через нашу деревню, где мы с тобой гуляли в молодости, всю спалили немцы, один тополь у нашего дома. Вот, дай бог, победим, свожу тебя на родину, давно ты там не была». Свозил.

— А кто и остался, — заметила Мотька Толстая.