Сибирский рассказ. Выпуск II

Потом узнал, что построили дорогу от Братска до Невона и отсыпают грунт в Толстом мысу, и если раньше было обидно, что раздумали строить ГЭС, то теперь было чуть горько, что все-таки строят. Да, ты говорил, что построил бы ГЭС и для этих трех деревушек, но только чтобы не так, только чтобы не было избитых дорог, изрытых склонов, поваленных деревьев, скученных рабочих поселков, а чтобы встала сразу плотина, вот так, как на рисунках в журнале «Техника — молодежи», белая, как игрушка, в это уединение, тишину, зелень. Но ты знал, что так никогда не будет, потому что работал в том же Братске и видел, как бывает, когда строится ГЭС.

И теперь заранее предчувствовал, что́ увидишь и какие в тебе это вызовет мысли. Знал, что когда приезжаешь после долгого отсутствия в то место, которое привык считать своим, любая перемена неприятно поражает тебя и кидаешься искать, что же здесь не изменилось, хватаешься за все, что устояло. Знал также то чувство ревности, которое предстоит испытать, потому что они ведь во все это не вникли, да и не смогли бы, просто не успели вникнуть посреди шума, спешки и суеты — вот уж действительно суеты! — стройки. Они даже не разглядели, как здесь было вначале, потому что как только приехали, так моментально и преобразилось все под их руками, топорами, ковшами и гусеницами.

Какой-то путешественник и писатель утешался по этому поводу, говоря, что те, кто приезжает потом, не увидят зато, как здесь было раньше, и не дано им будет насладиться этой дикостью и первозданностью, как вы насладились когда-то. Но мне кажется, что это утешение слабое, и не утешение вовсе, это все равно, что утешаться таким образом, думая о женщине, которую любил и с которой потом расстался. Некоторое время успокаиваешь себя тем, что прошлое в тебе и всегда можешь вернуть его, стоит лишь захотеть, а стоит захотеть, и оказывается, что оно уже куда-то подевалось, просочилось, и понимаешь, что и сам ты довольно некрепкий сосуд и слишком мало в тебе места, чтобы хранить прошлое в неприкосновенности, как в музее…

…В том-то и дело, что я все это знал заранее, а потому словно бы выполнял теперь какую-то заданную программу: кинулся в Невон, нашел дом, где квартировал когда-то у бабки Матрены, а в нем незнакомую женщину, заподозрившую, может быть, что пришел я ее выселять. На все мои расспросы она отвечала, что никакой бабки не знает и сама здесь живет вот уже восемнадцать лет. Что ж, так это и должно быть, сказал я себе и отправился искать Вадима Калитвина, с которым работал тогда у Креста, я не спрашивал, где живут геологи, знал, что где-нибудь у реки, с краю поселка, и как увидишь самые старые, наспех построенные дома, это и будет экспедиция.

К тому времени, когда я познакомился с Вадимом, он уже все объездил весь Союз, вернее, его восток и север: Чукотку и Камчатку, Ленские и Колымские прииски, пока не очутился наконец на Устье буровым мастером. Отсюда мы собирались вместе: я хотел на Север, а он предлагал в Среднюю Азию, куда я не очень хотел, но ради дружбы поехал бы. Но к весне он раздумал, жена его ждала ребенка, а тогда я решил один побывать во всех этих местах, о которых он столько рассказывал. Я уехал, слегка презирая его за то, что он начал словно бы «обрастать» на этом берегу, как обрастают мхом и лишайником камни, скатившиеся некогда с Креста. Я работал на железной дороге, на стройке и снова в экспедиции — плотником, маляром, буровым рабочим, коллектором, — был студентом, грузчиком, конечно, и даже учителем и журналистом, и вот занесло меня посмотреть на старые места, а Вадим по-прежнему сидел здесь, только сыну его, которого так ждали, было уже десять лет, а в коляске спал второй, восьми месяцев, и по-прежнему главной мебелью в комнате были чемоданы, словно все — вот уже десять лет — было готово к отъезду. Но уезжать он не собирался. Он и в отпуск-то никуда не стремился отсюда, а садился в свою «дюральку» с подвесным мотором и плыл вниз по реке, останавливался, где понравится, ставил палатку, ловил рыбу, охотился…