Сибирский рассказ. Выпуск IV

«Надо бы о чем-то заговорить, — подумал Митя, — хоть она и малолетка, все равно неловко как-то в молчанку играть».

— Здесь учишься? — Митя кивнул в сторону школы, когда они поравнялись с ней.

— Ага. Вон от угла наши два окна, форточка разбита.

— Нехорошо, — сказал Митя.

— Что нехорошо? — Та́нюшка быстро взглянула на него, бровки ее прыгнули.

— Форточки бить. Мы в наше время форточек не били.

Та́нюшка засмеялась.

— А что вы делали?

Митя ответил с достоинством:

— Мы лазили аккуратно.

— И давно это фантастическое время миновало?

— Как сейчас помню, года три назад.

— О, да ты уже в возрасте, — важным голосом произнесла Та́нюшка.

Митя вдруг насторожился.

— Разумеется, — сказал он, покосившись на нее. — А тебе еще долго тут лямку тянуть?

Та́нюшка снова засмеялась, хотя Митя и на этот раз не сказал ничего смешного, быстро откинула обеими ладошками волосы с висков.

— Уже, можно сказать, оттянула. Через месяц выпускные, на аттестат.

Митя слегка смутился. Он уверен был, что она совсем девчонка, ну — не старше восьмого. Поэтому и взял с ней этот легкий, несерьезный, покровительственный тон. И имя ее с непривычным ударением на первом слоге звучало ласково, «по-детски» — Та́нюшка. Надо было срочно перестраиваться.

— Выбор жизненного пути, значит… — пробормотал он. Но тут его провожатая свернула с дороги и остановилась перед калиткой бревенчатого, под железной крышей, пятистенника. Они вошли во двор. На углу дома, под водосливной трубой, стоял телок с лысинкой на лбу. Воинственно опустив розовые, как морковинки, рожки, бодал бочку.

Та́нюшка, проходя, хлопнула телка по лысинке, проговорив ласково:

— У, обалдуй такой, что, рожки чешутся? — Тот радостно замотал башкой и стал дуть ей на руки, ожидая подачки. — Нету у меня ничего, — сказала она, — забыла я про тебя, извини.

Сергей Сергеич оказался дома. Сидел один за выдвинутым на середину комнаты столом, спина, как надувной матрац, стриженый старомодный ежик, трикотажная, обтянувшая плечи рубашка, — смотрел телевизор. Шла детская передача, мультфильм про неунывающего Карлсона. Перед ним стояла большая стеклянная банка с домашним пивом, наполовину пустая, и граненый стакан.

Та́нюшка, поздоровавшись и поздравив с праздником, подала записку, и Сергей Сергеич, растянув толстые в улыбке губы, сказал:

— И тебя, Татьяна, тоже. Давно не виделись. Как вы там живете-можете?

— Спасибо, Сергей Сергеич, все хорошо.

— Мать не хворает?

— Нет, здоровая. Это от Петра записка.

— В гости приехал?

— Ага, позавчера.

— Чего же не заглянет? Или зазнался? — И, не ожидая ответа, обернувшись в сторону кухонной двери, громко позвал:

— Клёпа, очки!

Свистя кожаными галошами, появилась высокая худая женщина в длинном переднике и кофте с оборками вокруг тонкой шеи — жена Сергея Сергеича. Руки ее были в муке. Очки лежали на телевизоре. Торопливо кивнув гостям и вытерев о передник пальцы, она молча подала их мужу и тут же снова скрылась на кухню.

— Так… чего он тут нацарапал? — проговорил Сергей Сергеич, устраивая на носу очки. Читал он долго, то и дело взглядывая поверх стекол в телевизор, а прочитав, снял очки и стал сосредоточенно грызть дужку, снова вперившись в экран, где Карлсон, блестя пропеллером, порхал по комнате, увертываясь от теткиного веника. Было такое впечатление, что просьба Петра его озадачила и он ищет удобную причину отказать.

Митя стоял за порогом комнаты, в прихожей, глядя на неповоротливый стриженый затылок директора. «Нет, не даст», — мелькнуло у него.

— Ить ты, стервец, ить ты, мне бы такой моторчик, — сказал вдруг Сергей Сергеич завистливо.

Митя представил себе, как взлетает под потолок этот матрац, накачанный пивом, и ему стало смешно. «Пожалуй, даст». Та́нюшка тоже, по-видимому, вообразила себе эту забавную картину, потому что она быстро, украдкой, оглянулась на Митю, зажимая смеющийся рот ладошкой.

— Клёпа, карандаш! — снова скомандовал Сергей Сергеич, и когда та нервной, семенящей походкой вошла в комнату и подала ему карандаш, который лежал в серванте, на расстояния его вытянутой руки, проговорил как бы самому себе, значительно: — Запамятовал, кто нынче на конном дежурит. Сдается, Филенкин.

— Окстись, Филенкин! — сказала от порога Клёпа, обернувшись своим сухим, поблекшим, с болезненными под глазами отеками лицом. — Ты же Филенкина на праздник в город отпустил, к дочери.

— Не превалируй! Я спрашиваю: кто?

— Кто, кто, Кандыба, вот кто.

— Кандыба? Семен, что ли?

— А кто ж! У нас рази много Семенов твоих? Одного через край хватает.

— Я, сдается, давал команду его уволить.

— Уволить, уволить! А кому работать на твоем конном! Уволить…

— Запрячь ходок надо, Петро Шварченков просил, — сказал Сергей Сергеич раздумчиво, держа один глаз в телевизоре: там неутомимый Карлсон, облачившись в саван, гонял по чердаку объятых ужасом жуликов. — Ить ты, ить ты! — с азартом снова воскликнул он, быстро откладывая карандаш и ловко, сноровисто, почти не глядя, наливая из банки пиво. — Мне бы парочку таких привидениев, я бы навел кой-где порядок!