Сиблинги-миблинги

Брат сидит на кухне, улыбка его широка, лицо довольное, он болтает ногами. Я подлетаю и принимаюсь колотить его по коленкам, на которых видны следы каких-то ссадин и царапин. Володя отвечает мне тем же. Я пытаюсь оцарапать его, мне хочется хоть как-то отомстить за его «предательство». Не знаю, почему, но я чувствую, это именно «предательство», хотя технически…

– Таня, Таня, успокойся, что случилось? – родители подлетают к нам и разнимают наш шипяще-ревущий клубок.

– Он у меня подарок забрал! – кричу я, наплевав на необъективность такого заявления.

– Она мне его проиграла.

– Володя! – строго говорит папа. – Ты что, забрал подарок у младшей сестры? Как тебе не стыдно, ты же большой мальчик!

– Но она… но мы… – брат в растерянности, а на моих губах появляется легкая улыбочка, которую я пытаюсь скрыть.

Папа – мой герой, он всегда приходит мне на помощь, спасает меня из башни дракона, а дракон – как раз брат и есть.

– Мы поспорили.

– Что вы там поспорили? – раздраженно спрашивает папа.

– Что если Танька ночью спать не будет…

– Ага, понятно, – обрывает его папа. – Ты хоть понимаешь, что это нечестно?

– Да почему? – возмущается брат. – Она сама согласилась.

Разговор окончен.

– Господи, Володя, ей же всего шесть лет!

Этот аргумент совершенно не убеждает моего брата, но мне он нравится. Я младше, я девочка, я хочу назад мои конфеты. И сейчас все шансы за то, что я получу их, а братцу еще и достанется. И тут, когда я почти уже праздную победу, брат наносит ответный удар.

– Я их уже съел! – объявляет он с вызовом. – Потому что они были – мои. Я до двенадцати не спал, чтобы их выиграть!

– Как! – изумление плавно перетекает в отчаяние, потому что, если мой брат уже успел слопать все два подарка, тут даже папа бессилен.

– Ты с ума сошел? – вмешивается мама. – Да у тебя в животе все слипнется. Ты что, не понимаешь, что так нельзя. Это вредно!

Его здоровье – последнее, что меня волнует. Если в животе у брата слипнется – так ему и надо. Я бегу обратно в комнату, утешая себя призрачной надеждой, что он соврал, что конфеты все еще где-то там, в глубинах его незаправленной постели. Но надежды тщетны: я нахожу две пустые коробки и кучи фантиков, брошенных в явной спешке.

Брат не рассчитывал на справедливый суд, поэтому, зная, что все может сложиться не в его пользу, сразу слопал весь выигрыш. Сказать, что я была раздавлена, – это ничего не сказать. Мне было совершенно наплевать, кто из нас прав, а кто нет, и накажут братца теперь или нет. Я осталась без новогодних конфет, которых ждала несколько месяцев. Трагедия новогоднего масштаба.

Тогда, во времена моего детства, купить конфеты просто так, зайдя в магазин пешей доступности, было категорически невозможно. В ту пору и магазинов-то пешей доступности не было. Вместо них – универсамы, а там – очереди за маслом и колбасой. Конфеты мы получали только по каким-нибудь специальным поводам. Таким, как детская новогодняя елка, например.

Я была раздавлена и убита горем. Я ревела и отказывалась кушать кашу. Я не пошла гулять. Так глубоко переживать из-за горстки конфет мы можем только в детстве. Я просто не могла поверить в то, что со мной произошло такое. Когда папа с мамой поутихли, брат посмотрел на меня взглядом победителя по жизни и изрек:

– Ябеда!

– Как ты их забрал? Ты меня усыпил!

– Ничего я не делал. Просто ты – малявка-сикильдявка, – обозвался он, и я разревелась еще больше.

Постепенно я приходила в себя. Детское горе – неглубокое, может быть смыто любой набегающей на берег волной. Мама принялась за «Наполеон», самодельный торт, который она делала только на Новый год. Процесс приготовления этого торта завораживал меня, мне нравилось смотреть, как мама яростно замешивает тесто, как раскатывает коржи и моментально запихивает их в раскаленную духовку, от которой жар так и пышет.

– Отойди, оглашенная, обожжешься! – ворчала мама, потому что от меня на кухне не было никакой пользы, одна суета и рассыпанная по полу мука. Потому что я тоже хотела месить тесто, но руки не слушались, не были такими же ловкими, как у мамы. Она не ругалась. Так, чуть-чуть бурчала.

– Можно корочку! Можно корочку? – прыгала я, когда поджаристые коржи выныривали обратно, горячие, румяные, пресные. Мама обрезала их, чтобы получить ровный прямоугольник, а я потихоньку воровала у нее из-под рук обрезки. Самое вкусное было – когда торт уже пропитывался кремом из сгущенного молока и взбитого масла. Тогда оставшиеся обрезки перемалывались в крошку, перемешивались с остатками крема и выкладывались сверху в качестве украшения. Эти крошки были невыразимо вкусными. Только в детстве что-то может оказаться настолько вкусным. Сколько я потом ни пробовала самых разных вкусностей, а такого, как мамины крошки для «Наполеона», – нигде и никогда.

– Ну что, ты успокоилась из-за конфет? – рассмеялась мама, стирая следы сгущенки с моего чумазого лица, и я кивала.

Я успокоилась. Что ты поделаешь с неизбежностью. Вот только обида на брата, конечно, осталась. Папа правильно сказал. Как ему не стыдно!!! Ему же двенадцать, а мне – шесть. Что я могу против него?