Сидим, курим…

Лена послушно наклонила бутыль.

— Да, вот так, — кивнула она, — не могу больше.

— У вас что-то произошло? Или… Ты его разлюбила?

Она посмотрела на меня удивленно и даже, как мне показалось, слегка презрительно.

— Раз-лю-би-ла? — по слогам произнесла она. — Хочешь сказать, что я когда-нибудь была в него влюблена? Хочешь сказать, что в такого мужика вообще можно влюбиться?… Я никогда его не любила и больше так жить не могу. — Ее голос задрожал, а вместе с ним и нижняя губа.

Почувствовав приближение истерики, я решила ее отвлечь.

— Сначала расскажи, с кем изменила.

— Он музыкант, очень секси, — с готовностью откликнулась Len'a (crazy), — мы познакомились в баре, в каком уже не помню. Мне надо было убить время между маникюром и массажисткой, ну я и зашла в первый попавшийся бар выпить глинтвейна. Ты же знаешь, как я люблю глинтвейн.

— Можно сразу к делу перейти?

— Ну вот, зашла в бар, а там он. С длинными волосами. В джинсах и мотоциклетной куртке. Накачанный, все дела. Красивый. Причем никакой инициативы с моей стороны не было. Поверь, я бы просто полюбовалась, выпила свой глинтвейн и отчалила бы. Но он вдруг посмотрел на меня и улыбнулся. А потом написал на салфетке: «Поцелуемся?» — и передал через официанта. Я подумала — надо же, какой оригинальный. Подошла к нему и поцеловала.

Я поперхнулась виски. Все истории Len'ы (crazy) напоминают дурные пантомимы с закадровым смехом в самых несмешных местах.

— Скажи, а если бы он написал на салфетке — «Трахнемся?», ты бы тоже подумала, что он оригинальный, и поманила бы его в туалет?

— Собственно, в туалете мы в итоге и оказались, — невозмутимо продолжила Len'a (crazy), — ну а потом еще и в гардеробе. И это было… потрясающе!

Ох уж эта ее мордашка с округленными глазами, распахнутым ртом и разрумянившимися щеками — такая знакомая, но давно забытая. В последнее время Ленкино лицо все больше походило на маску — красивую с правильными чертами и безупречным макияжем.

— И что теперь? — рискнула спросить я.

И тогда Len'a (crazy) расплакалась. Внезапно и горько. Уронив растрепанную голову на чумазые руки.

Я пересела к ней на диван. Поколебавшись, похлопала ее по плечу, пробормотала что-то успокоительное.

— Что же мне делать? Что? — всхлипывала она. — Я живу не своей жизнью. Я перестала быть самой собой, понимаешь, Глашка? Когда я встретила этого музыканта, то вспомнила, какая я есть на самом деле! Помнишь, как мы с тобой зажигали?

Я сдержанно кивнула.

— А теперь в моей жизни нет ничего, кроме версаче-хреначе и кокаина. Пупсик опостылел, и я все чаще вру по вечерам, что у меня раскалывается голова. Или еще хитрее делаю — запираюсь в ванной с журналами и жду, когда он уснет. Потом выползаю, как мышка, и укладываюсь рядом. Лишь бы он не начал приставать. Эти его пухлые пальчики на моей груди… — Ее плечи передернулись.

Я потрясенно молчала. Len'a (crazy) была из тех девушек, которые пытаются представить свою жизнь окружающим более красивой, чем она есть на самом деле. Хвастливо выпячивают положительные события и умалчивают об отрицательных, словно их и вовсе нет. Эта манера многих приводит в бешенство. Кажется, я ни разу в жизни не слышала ее жалоб.

— И я знаю, что под дверью дежурят Лола или Анфиса. Они все чаще остаются у нас ночевать.

Обе понимают, что происходит, и, как стервятницы, кружат над телом Пупсика. Они готовы на все, чтобы занять мое место.

— Лен, ну все же решается просто, — тихо сказала я.

Она оторвала ладони от заплаканного лица:

— Что ты имеешь в виду? Уйти от Пупсика?

— И все будет как раньше! Ты сможешь спать только с тем, кто тебе нравится. И жить только так, как тебе нравится.

— Боюсь, не смогу, — вздохнула она, — потому что в последнее время мои аппетиты разыгрались. Невеста Пупсика не сможет жить как обычная девушка.

— Ты так говоришь, будто Пупсик — это принц Уильям, — фыркнула я. — Но дело в том, что он обычный старый хрыч с дряблеющим пузом. А тебя ждут длинноволосые музыканты с железным прессом и прочие заманчивые личности.

— И я опять буду завтракать не черной икрой, а в лучшем случае черным хлебом, — задумчиво протянула Лена.

— И ты снова будешь ходить в «Пропаганду», а не в VIP-сауну.

— И я опять буду носить «Mango», а не «Etro».

— И ты опять будешь испытывать оргазм, а не морщиться от брезгливости.

— И я опять буду ездить на метро, а не на «мерседесе».

— И ты опять будешь смеяться, а не напиваться от тоски. И ты опять станешь самой собой, Ленка!

По ее раскрасневшейся щеке пробежала одинокая, словно из воска вылепленная слезинка, смотрелось это очень кинематографично. Кончик ее носа смешно покраснел. А ресницы без туши были трогательно белыми.

— Ты считаешь?

— Я уверена.

Лена опять схватилась за бутылку.

— Ну а что я ему скажу? У него же инфаркт случится, свадьба через два месяца. Платье куплено, сценарий написан, и он собирается отвалить десять тысяч за перекрашивание лимузина.

Я накрыла ее ладонь своей — Ленкины руки были холодными, а кончики пальцев слегка дрожали. И она смотрела на меня, словно на исповедника, — отпущу ли я ее грехи, разрешу ли послабления?