Сидр и Рози

Может быть, во всем свете не было существа, менее приспособленного воспитывать пять взрослых братьев, чем эта мечтательная, полувзрослая девочка. Но, по крайней мере, она делала, что могла. Постепенно она оформилась во взрослую девушку с пышными волосами, стремительную в домашней работе, но с приступами рассеянности, порой впадающую в транс над горой овощей. Она жила больше ожиданием, чем домом: мистер Джолли и его книги погубили ее. В редкие часы отдыха она делала высокую прическу, втискивала тело в облегающее платье и садилась у окна, или уходила далеко в поля — там она сердцем впитывала поэзию, иногда набрасывала пейзажи нежными, как снежинки, мазками.

Для остальных деревенских девушек Мать была особым случаем, но их тянула к ней, как ни странно, сила ее фантазий. Ее безумная веселость, ее изобретательность, остроумие и элегантность манер, должно быть, интриговали и сбивали их с толку в равной степени. Когда они собирались вместе, временами случались и ссоры, и слезы, они ревновали и обзывались. Но избранный кружок девушек Кведжли, в котором Мать была раздражающим центром, продолжал существовать. Ходили по кругу книги, организовывались экскурсии, острые язычки ставили в тупик юношей. «Бити Томас, Ви Филлипс — мы постоянно подшучивали над ними. Бог знает, что мы вытворяли. Были просто ужасными ».

Когда братья стали достаточно взрослыми, чтобы ухаживать за собой, Мать ушла в прислуги. Надев свою лучшую соломенную шляпку, с обвязанной шпагатом коробкой в руках, семнадцати лет, стройная, полузадумчивая, полувозбужденная, она одна вышла в мир больших домов, которые в те дни почти целиком поглощали ей подобных. Посудомойка, горничная, няня, уборщица в богатых домах по всему западу — там она увидела роскошь и изысканность, которые никогда не смогла забыть, и к которым она некоторым образом принадлежала по рождению.

Понятие Госпожа, как и понятия Любовь и Театр оставались с нею до конца ее жизни. Из-за нее эти понятия прилипли и к нам. «Настоящая Госпожа не будет такого слушать, — часто говорила она, — Госпожа всегда сделает вот так». Тон ее голоса, когда она обращалась к этим темам, становился полным благоговения, благовоспитанности и тоски. Она говорила о стандартах культуры, уровня которой мы и не надеялись никогда достичь, и только сетовали о невозможности совершенства.

Изредка на кухне, например, перед жалкой пищей, которую едва наскребли, Мать заносило в дальние уголки памяти. Тогда в ее подернутых дымкой глазах появлялся огонек, а телу возвращалась особая осанка, она легко раскидывала по столу тарелки и грациозно переплетала пальцы…

— На обед они так накрывали каждое место; персональный прибор каждому гостю… — Мы угрюмо усаживались за свою зелень с беконом: теперь не существовало способа ее остановить. — Серебро и салфетки обязаны лежать строго, как положено, полный комплект около каждой тарелки… — Наши старые гнутые вилки должны были выстраиваться по линеечке, а не валяться беспорядочно по всему столу. — Прежде всего дворецкий подал бы суп (хлюп-хлюп) и начал бы обслуживание с дам. Потом бы последовала речная форель или свежая семга (шлеп-шлеп), слегка приправленная зеленью и соусом. Затем вальдшнепы, а может быть, цесарки — о да, и запеченный окорок обязательно. И холодная ветчина в буфете тоже, если желаете. Конечно, только для джентльменов. Леди никогда не едят много, лишь чуть-чуть. Почему нет? — О, это считалось дурным тоном. Затем повар присылал фиалковые пирожные и, непременно, грецкие орехи и фрукты в бренди. Вам бы, конечно, с каждым блюдом подавали вино, причем каждое в свой бокал… — Ошеломленные, мы слушали, скрипя зубами и глотая слюни в пустые, голодные желудки. Тем временем Мать напрочь забывала о нашем собственном супе, который тут же убегал и гасил огонь.

Но у нее были и другие рассказы о жизни Большого дома, которые мы находили все же менее раздражающими. О череде балов с их блестящей публикой, о сверкающих свечами люстрах. (Мы вычищали бочку огарков на следующее утро.) А еще о помолвке мисс Эмили. (Ну и картинка же она была — нам позволили глянуть на нее одним глазком с лестницы. Чтобы сделать ей прическу, приезжал парикмахер из Парижа. Платье украсили тысячей жемчужин. На галерее разместились скрипачи в черных сюртуках. Все джентльмены — во фраках. Затем танцы — полька, тустеп, шотландка — о, мои милые, меня уносило прямо на небо. Мы толпились на верхней площадке, подслушивая; я знаю, я тогда была дрянной девчонкой. Я подхватила буфетчика и потащила его танцевать. «Пошли, Том», — и мы танцевали в коридоре. Но дворецкий увидел нас и надавал нам пощечин. Ужасный человек, этот мистер Би…)