Сам же Фриц накуды никому, естественно, возвращать не стал. Спрятал. Не так ловко, как это умел Бруно, но ему повезло сегодня, а может, просто не до него стало. Поэтому он в тот же вечер напился. От души и на все накуды, но один. С тех пор, как Бруно сбежал из Модера, Фриц предпочитал пить один, чтобы ни с кем не ссориться и не слушать идиотских разговоров.
Заснул тоже один. А утром не проснулся, захлебнувшись собственной рвотой, — никого так рядом не оказалось, чтобы заботливо перевернуть его на бок и накрыть дерюгой.
Бруно вошел в «Морской слон».
Кабак был паршивым. Не потому, что был грязным или притягивал со всей округи разный сброд, заливающий проблемы и отчаяние дрянной бормотухой. Как раз в этом плане «Слон» был вполне приличным, по крайней мере, с виду — бывать здесь раньше Бруно не доводилось. Просто скрывшись от настырных, неустанно следящих за чужаками глаз снаружи «Слона», он попал под взоры настырных, неустанно следящих за чужаками глаз внутри «Слона». А Бруно очень не любил, когда за ним так пристально наблюдают.
Он привык быть неприметным, никому ненужным убогим нищим, клянчащим мелочь на пропитание и выпивку, мимо которого пройдешь — анрийские улицы заполнены попрошайками, не отличающимися друг от друга ни мольбами, ни убогой внешностью оскотинившихся, потерявших самоуважение людей. И такое отношение было лишь на руку попрошайкам и нищим, промышляющим честным вытягиванием нечестно заработанных медяков. Будучи на виду и не откладываясь в памяти, они всегда внимательно следили и отмечали любого чужака, приезжего и просто подозрительно выглядевшего, кто по ошибке или злому умыслу забредал не в свой район.
А теперь Бруно сам стал таким же подозрительным неместным чужаком, и на него пялились со всех сторон. Запоминали, отмечали мельчайшие детали.
И это очень не нравилось Бруно. Он чувствовал себя голым и беззащитным, не понимал, как вообще можно так жить, когда буквально каждый или приценивается к твоим туфлям, или подсчитывает содержимое твоих карманов, или уже прикинул в уме, в какой подворотне или глухом переулке лучше всего приставить тебе к горлу нож.
Не то чтобы едва закрылась дверь, в кабаке стразу наступила гробовая тишина и буквально все глаза намертво прицепились к Маэстро. На Бруно никто и внимания не обратил. Разве что беспалый дед, сидевший у входа с полупустой пивной кружкой и увлеченно чистивший сушеную рыбину, оторвался от своего занятия и скучающе посмотрел на вошедшего. Просто потому, что заметил движение краем глаза. Или один из четверых игроков в домино отвлекся от костей, зажатых в руках, как самое дорогое сокровище, нервно отметил раздражающее его существование Бруно, и уставился в стол, где шла напряженная баталия математических расчетов и продумывания на два хода вперед.
Или бармен за стойкой откровенно пиратско-бандитской наружности, которому не хватало разве что попугая на плече. Серьга в ухе имелась. И седая бородка клинышком. И хитрый прищур. И тельняшка в крупную синюю полоску, и даже платок, из-под которого выбивались редкие пегие волосенки. Бармен отметил присутствие Бруно и прищурился еще хитрее, что придало ему еще сходства со старым бесом.
А вот девка на Бруно отвлекаться не стала. Она согнулась над стойкой, облокотившись на нее, выпятив худую задницу в красной юбке и уткнувшись во что-то очень интересное.
И сигиец.
Он сидел в углу, скрываясь во мраке полутемного кабака и плотном сизом тумане табачного дыма. Бруно даже не сразу его заметил и успел занервничать, испугавшись, что сигиец решил все переиграть. Однако он был здесь, неподвижно сидел, и даже не пошевелился, когда Бруно, разгоняя сизый туман, подошел к столику и тихо уселся напротив. Маэстро прищурился от едкого дыма, пригнулся, заглядывая под треугольную шляпу, и увидел, что глаза у того закрыты.
Ненадолго. Он распахнул их, как всегда, резко, безошибочно впившись взглядом в Бруно. Маэстро лишь вздохнул.
— Получилось? — спросил сигиец, отставив полную кружку пива в сторону.
— А то, — хмыкнул Бруно. — Меня от самого Рыбного аж досюда пасли. Небось, уже к Беделару бегут.
— Когда они будут здесь?
— Не знаю, — пожал плечами Маэстро. — Он мужик горячий, все делает на пердячем жару. Ежели ему уже все рассказали, то, — Бруно полез в карман, пошарил с напряженным видом и достал в зажатом кулаке свое воображение. Раскрыл его с тем видом, с каким обычно деловые господа раскрывают карманные часы на цепочке, поводил пальцем по ладони, как по циферблату. — То… сей… час! — указал он на дверь.
Дверь не открылась. Бруно с недоверием постучал кончиком пальца по ладони.
— Отстают? — спросил сигиец.
Маэстро с недоверием похлопал ошарашенными глазами на его каменную физиономию.
— Ага, — нервно усмехнулся Бруно, — отстают. А может, жопную топку недостаточно растопил.