Сигнал бедствия

Самохину приказывали летать в определенных квадратах. Только летать. Он знал, что в это время никого больше в воздухе нет, что боевая встреча невозможна. А он кружил, кружил над этими квадратами, и мотор надсадно гудел. Летчик знал, что под ним Васильевский остров, набережная, вытянувшееся поперек острова здание университета, занимающее целую улицу, дальше Академия художеств, гранитные сходни со знаменитыми сфинксами, Исаакиевский собор. Горный институт… Два моста через Неву, памятник Петру (говорят, укрытый мешками с песком), дальше — вниз по Неве судостроительный завод.

Но ничего этого Самохин не видел, перед ним лежала карта, чуть освещенная синей лампочкой. Он мог только вспоминать об этих кварталах красивейшей части города, глядя на карту, обозначенную номерными квадратами. Под ним не было ни огонька, а когда расступались на минуту облака, он в непроглядной тьме различал лишь высоко посаженный над городом купол Исаакиевского собора. И летчик кружил, кружил, пока хватало горючего, над этими квадратами затемненного города и на базу возвращался уставший больше, чем после настоящего боевого вылета. И, пожалуй, никто, кроме Самохина, не получал таких заданий.

Шестая глава

1. «Два льва сторожевые…»

Однажды, возвращаясь на военном грузовике на завод, Пахомыч увидел, как по набережной канала пробирались мальчик и девочка. Плотно укутанные, в лыжных штанах, они переваливались через сугробы и как будто торопились. Пахомыч остановил машину и поманил к себе детей. Ему бросилось в глаза, что оба были со школьными сумками.

— Куда вы идете, ребята? — спросил он, перегнувшись через борт.

— В школу.

— В школу?

Он не думал до этой встречи, что в городе могут быть открыты школы. Поздней осенью он слышал о том, что занятия прекратились.

— Неужели в школу?

— Да.

На лицах не было ни детской свежести, ни румянца, но глаза, глубоко запавшие глаза, смотрели на Пахомыча бойко.

— Ах вы, пичуги… А где же ваша школа.

— На площади. В доме, где два льва.

— А, знаю… Подвезти, что ли?

Приглашение не надо было повторять.

— Ой, дядя!..

Дети тотчас полезли через борт. Но сначала они перекинули сумки и два полена, перевязанные веревкой.

— А это что?

— В школе не топят, дядя.

— Понимаю — со своим, значит, топливом. И все-таки учитесь? И уроки готовите, и отметки вам ставят, как раньше было?

— Порядок! — успокоительно протянул мальчик.

— А если идете в школу — и обстрел? Что тогда?

— Ну-у, дядя… — Девочка укоризненно посмотрела на Пахомыча.

Надо ли объяснять это? Живут так, как все в городе. Должно быть, не раз заставал их обстрел на улице.

— Вы тогда хоть в подворотню ложитесь, — на всякий случай посоветовал Пахомыч.

— А что вы везете, дядя? — Девочке, видимо, не понравился этот поворот разговора. Совет был не новым — оба школьника не раз спасались в подворотнях.

— Так… Всякую всячину для одной работы…

Для того чтобы добыть эту «всячину», Пахомыч за ночь перерыл на большом старом заводе несколько замороженных кладовых.

— А есть еще школы в городе? — спросил он.

— Не знаю. А почему, дядя, машина тихо идет? — спросил мальчик.

— Бензина нет.

— Совсем нет?

— Для этой машины совсем, брат, нет.

— А разве может машина без бензина ходить?

— Наша ходит.

— А как же?

— Видел ты аэростаты воздушного заграждения?

— Азики?.. Видел осенью.

— То-то и оно, что осенью. А теперь их в небе нет. Вот на том газе, что их поднимали, ходит наша машина, только, верно, тихо.

— Не может этого быть! — решительно заявил мальчик, поправив слишком просторную ушанку, низко сползшую на лоб. — Вы смеетесь, дядя.

— Что — не может быть?

— Не пойдет она на таком газе.

— Почему это?

— В небо этот газ азик поднимет, а машину не стронет с места. Азик легкий, а машина тяжелая.

— А вот стронул и тебя везет.

Пахомыч посмеивался. А школьник поворачивался во все стороны, стараясь обнаружить признаки того, что везет его какая-то особая, небывалая машина. Но такие признаки не обнаруживались. Это была обыкновенная, изрядно потрепанная трехтонка.

Пахомыч подвез детей к большому старинному зданию на площади.

«Прощайте, дядя! Спасибо, дядя!» — Всю обратную дорогу ему слышались возбужденные, звонкие голоса детей.

После этой встречи Пахомыч стал думать о том, что надо бы и Ганьку определить в школу. Он стал наводить справки. Оказалось, что школы были закрыты поздней осенью, а в январе, после того как немного увеличили хлебный паек, в нескольких школах снова начались занятия. В январе Ленинградский городской Совет постановил обеспечить каждого школьника тарелкой супа. Без этой тарелки супа дети не смогли бы учиться.

Пахомыч все посматривал, посматривал на Ганьку и, наконец, объявил:

— Надо тебе, брат, в школу!

— А зачем? — Ганька не обнаружил ни малейшей радости.

— Совсем одичаешь без школы… Непорядок…

Ганька не сдавался:

— Я ж работаю. Не болтаюсь тут зря…

Ему очень льстило то, что его приняли в бригаду, которая строит боевой корабль новой конструкции. А в бригаде-то какие мастера своего дела! И он, Ганька, на равных правах с ними!