Сигнал надежды

Ему захотелось усилить громкость, и, когда он слегка повернул одну из ручек телевизора, на фоне мелодии «Бессаме мучо» раздался голос комментатора:

— Сабине семнадцать лет. Двадцать один год её партнёру.

Ещё несколько секунд, но уже совсем другими глазами смотрел Анатолий Егорович на великолепную пару танцующих фигуристов, а потом выключил звук и увидел себя в те далёкие времена, когда ему было столько же лет, сколько партнёру прекрасной Сабины. И короткую очередь «мессершмитта», и тонкий дымок в хвостовой части фюзеляжа неожиданно клюнувшего «Яка». Дымок быстро превратился в чёрный хвост, когда «Як» нырнул в облака, а на родном аэродроме, куда Карташов всё-таки довёл свой самолёт, этот чёрный дым жирными клубами повис над посадочной площадкой. Анатолий Егорович увидел всё это под музыку «Бессаме мучо», которая гремела в его ушах. А перед тем как видению исчезнуть, голос телекомментатора произнёс:

— Сабине семнадцать лет. Двадцать один год её партнёру.

В палату номер четыре вошла Таня.

— Александр Егорович, а я за вами. Гулять, гулять, гулять.

— Прекрасная пара, — сказал Тане бывший лётчик-истребитель, кивнув на экран телевизора. — У меня тоже в детстве были коньки, фирмы «Нурмис». Я их верёвками привязывал к валенкам.

В коридоре, где среди прочих сидели хилые балбесы и их длинноногие подружки с трогательными кулёчками, Таня привычно взяла Александра Егоровича под руку. Карташову поминутно приходилось раскланиваться не только с балбесами, но и с их подружками. Карташов и Таня шли не спеша. Чувствовалось, что так было уже не раз и оба привыкли к встречным улыбкам и почтительному шушуканью за их спинами.

В гардеробе Таня и Карташов надели плащи. Дождя на улице не было, но вот-вот мог начаться.

— Прекрасно! — сказал Анатолий Егорович, когда они шли по широкой асфальтовой аллее больничного сада. — А в Москве давно уже минусовая температура. Вы знаете, что я в понедельник выписываюсь?

— Знаю, — ответила Таня.

— Представьте, стосковался по дому.

— Это естественно.

— Я буду скучать без вас.

— Я тоже.

— Как же быть?

— Никак. Скучать, если скучается.

— Тоже правильно. Иначе жить не интересно, да? Я способный ученик?

— Смышлёный.

— Вы знаете, я с вами за всю свою жизнь выговорился. С вами и с соседями по палате. Они теперь про меня знают то, что ни сыновьям, ни внукам неизвестно. Обо всём выспросили! Ваша работа?

— Нет. Вы прожили такую жизнь…

— А почему мои собственные дети никогда ни о чём не спросят? Ну вот, опять вы у этого места остановились… Почему мы здесь всегда обратно поворачиваем?

Перед Карташовым и Таней, как по линейке, стеной выстроились тополя. Но была в этой стене лазейка — небольшая, выложенная кирпичом, дорожка. Карташов прошёл по этой дорожке несколько шагов.

— Анатолий Егорович! — крикнула ему вслед Таня. — Вернитесь!

— Почему?

— Дождь начинается…

— Подумаешь, две капли!

За стеной из тополей звучали голоса. Карташов сразу узнал среди них Машин.

— Славик, твоя подача. Ноль — два.

А потом сухой характерный стук пинг-понговского мячика.

— Там в пинг-понг играют. Идите сюда, Танюша!

Маша резалась в пинг-понг с каким-то длинноволосым малым. По обыкновению, больничный халат-хламида был обёрнут вокруг её не слишком тоненькой фигуры. Волосы выбились из-под белой шапочки и мокрыми прядками прилепились к потному лбу.

Карташов смотрел на лихую игру с удовольствием.

— Пойдёмте отсюда, Анатолий Егорович, — тянула его за руку Таня.

— Сейчас, сейчас.

— А вот этот ты возьмёшь? — спросила Маша Славика, послав ему кручёный…

И вдруг где-то совсем близко раздались звуки духового оркестра. Это был траурный марш Шопена. Карташов огляделся по сторонам. Стол для пинг-понга стоял На пустой площадке для автомобилей. Рядом шла асфальтовая дорога. Один её конец упирался в здание с распахнутыми дверями, над которыми можно было прочесть: «Корпус № 19», другой скрещивался с уличной мостовой. Площадок для автомобилей было несколько, и некоторые из них не пустовали. Карташов сразу понял, что за автобусы, украшенные чёрным крепом, стояли на этих площадках. Из распахнутых дверей корпуса № 19 выползала траурная процессия. Дождь начал усиливаться, а Маша и Славик, не обращая внимания ни на крупные тяжёлые капли, ни на приближавшуюся процессию, продолжали игру.

Карташов молча пошёл по той кирпичной дорожке, которая вела к лазейке в стене из тополей.

— Я вас догоню, Анатолий Егорович! — крикнула ему вслед Таня.

Траурная процессия вот-вот должна была пройти мимо стола для пинг-понга.

— Перемена подачи, — сказала Маша.

Таня вырвала из её рук ракетку и швырнула в кучу осенних листьев.

— Сегодня же из больницы вылетишь! — крикнула она и пошла к стене из тополей.

— Таня, Танечка! Не говори Николаю Александровичу! Умоляю! — причитала Маша, едва поспевая за Таней.

— Пойдёшь в кафе «Лира» работать или в гастроном!

— Ни за что! Таня, я больше не буду! Никогда, слышишь, никогда! Клянусь! Дура я, дура! Не скажешь, Танечка?!

— Не скажу! Отвяжись, — ответила Таня.

Дождь лил вовсю. Таня и Анатолий Егорович стояли под каким-то чугунным навесом.