Сияние

Знаю. Дама может курить свой эф-юн на ступенях «Актеона», и всё равно её будут называть прекрасной как лебедь, истинным подарком для мужчины и для сцены. Он нежный, из чистого мальцового молока, к которому ничего не добавляют, кроме толики какао-масла, толики спорыньи и толики кокаина. Порок, коему можно предаваться в гостиной. А вот китовый ус – завтрак шлюхи. Ты когда-нибудь видел кусочек китового уса? Будучи замужем за моим отцом можно позволить себе лучшее. Ей его приносили каждое утро на нефритовом подносе. На чёрной кружевной салфетке. Он похож на белую клавишу от пианино. Примерно такой же длины и толщины. Ломается, как твердый шоколад. Пахнет понедельничной стиркой. Сырое мальцовое молоко, перемешанное с соей, промышленным отбеливателем, сахарным тростником, щепоткой олеандра, крупицей борной кислоты и щедрой порцией героина.

ЭРАЗМО

Она давала его тебе.

СЕВЕРИН

Ну ещё бы. Мне было четырнадцать. Ты хоть представляешь себе, на что способна пойти четырнадцатилетняя девочка, чтобы её полюбили? Я в четырнадцать отнюдь не была невинной, но не она меня испортила. Я успела попробовать всё, что можно заливать в глотку или вдыхать носом. Перси было наплевать. «Опыт, – говорил он. – Опыт – единственный мотив и единственный хозяин». Однажды я спросила Фаустину, на что похожа Венера. Она вложила в мою ладонь палочку китового уса и ответила: она вот такая, малышка. Я его съела, свернулась клубочком рядом со своим тигром и отправилась на Венеру с мамой.

ЭРАЗМО

И на что это было похоже?

СЕВЕРИН

Это было всё равно что оказаться внутри звезды. Как будто внутри тебя зажглась звезда. А потом Фаустина запела, и это тоже было похоже на звезду. Синюю и раскалённую, летящую во тьме вместе с красной звездой, которой была я. Помню, она спела открывающую арию из «Её последнего ноктюрна», и я увидела, как ночное небо изливается из её рта. Каждый раз, когда я после этого шла на её выступления, даже спустя много месяцев, мои глаза видели одно и то же. Черноту и звёзды, которые хлестали из её рта и лились потоками на доски пола. Галактики и пустота капали с её подбородка. Её зубы полыхали. Я рассказала ей об этом как-то вечером в декабре, и она прошептала: «Знаю, детка. Я тоже это вижу. Это мои внутренности выходят наружу. Иногда я вижу это так ясно, что убираю ноги в сторону, чтобы туфли не запачкать. Но так всё и выглядит, когда ты всё делаешь как надо, там, наверху. Может, и ты когда-нибудь всё сделаешь как надо, и я увижу, как твои внутренности извергнутся наружу. Это будет мило. Ведь мило, не так ли?» А потом она опустила голову мне на колени и умерла. У мисс Фаустины внутри было так много китового уса, что он начал мешать работе её организма, и она умерла, отравленная собственными жидкостями.

[СЕВЕРИН и ЭРАЗМО несколько секунд молчат. На дисплеях тикают цифры, огоньки исправно мерцают, точно свечи.]

После неё появилась Арасели Гаррастазу. Роковая женщина, противоположность Мэри Пеллам – безупречная ведьма-соблазнительница для любой из напряжённых фантасмагорий моего отца. Я с нею толком и не общалась. Я в тот период водилась со всеми волками, какие только меня принимали. Огни Титона всякий раз оказывались привлекательнее серости «Вираго». Сниматься я не хотела, но всё равно спала с продюсерами; мы с Глостером каждые выходные плясали на яхтах с соперниками моего отца, и я уводила в каюту девушек и парней, навешав им на уши бесконечно длинную лапшу: «Да, конечно, дорогой, он как раз изо всех сил ищет следующую звезду, а ты такой милый. Ты оглушительно талантлив. Ты безупречен. Ты безупречен!» Пока не приключилась та жуткая история с Таддеусом Иригареем. Должна признаться, у меня отшибло желание продолжать. А к тому моменту Арасели уже уехала, чтобы заново отыскать себя на радио. [СЕВЕРИН поглаживает горло кончиками пальцев – не то задыхаясь, не то желая изгнать что-то из себя.] Мы почти закончили, верно? Осталась Люмен. Люмен теперь моя мать, счастливая семёрка. Она причина, по которой со мной на корабле путешествует самый настоящий цирк. Я её люблю. Я люблю Люмен Мольнар за всё, чем она не является. Я её люблю, потому что она совсем на меня не похожа. Я её люблю, потому что она никогда не была на Венере. Я её люблю, потому что у неё только одно лицо. Я её люблю, потому что прямо сейчас она ужинает в столовой с Максимо, Марианой, Августином и Глостером. Потому что она отправилась со мной. Тех, кто следует за мной, я буду любить, пока Юпитер не выгорит дотла и мальцовые киты не заговорят человечьим голосом.

[СЕВЕРИН сжимает руку ЭРАЗМО. Впивается ногтями. Но говорит она, обращаясь к камере.]

Хотите знать правду о моей матери? Она была чудесная. Она была добрая. Она никогда меня не покидала. Она баюкала меня по ночам и будила по утрам. Она играла со мной каждый день и ни разу не забыла почитать мне вслух или рассказать сказку на ночь.

Звали её Клара.

В ней помещалось чуть меньше 150 метров киноплёнки единовременно.

Ох уж эти скандальные звёзды!

«Прожектор», 20 февраля 1933 г.